– В тюрьму их сажать? То есть кормить-поить за счет общины? Так это, едрит-трахеит, получится курорт какой-то. Похерить всё и отпустить? Где гарантия, что они обратно не возьмутся за старое, тем более что Аслана мы упустили? Да и крови кое на ком немало…

– И прочих мерзостей, - вставляет Ник.

– Вот именно. Значит, наказать надо. А как? Я думаю - только каторжный труд. Тяжелый, изнуряющий и каждодневный. Чтобы поняли, едрит-архимандрит, чтобы до кишок пробрало, чтоб как кони - рыдали по ночам. Что думаешь?

– Все верно, - рассеяно кивает Ник.
– Только вот…

– Что?

– Там ведь, - он показывает на грязно-зеленую колонну пленных, извивающуюся впереди, - народ разный. И вроде рядовых есть, и типа офицеры. Кто-то вообще по мобилизации попал, мне тут сказали, пятьдесят человек они собрали по всем общинам, да?

– Было дело.

– Ну, вот! В общем, комиссия нужна. По расследованию. А еще - охранники для тех, кого… ну, вы поняли. Каторжный труд - это хорошо, но их же, каторжников, охранять надо, а?

– Полиция, короче, нужна, - резюмирует Бабай и, сморщившись, осторожно перемещает простреленную руку.
– И народный суд. Едрит-трахеит, все возвращается на круги своя…

– Это вы о чем?

– Не обращай внимания. Скажи лучше - вот ты в полицию эту пойдешь?

– Я?
– Ник от неожиданности едва не выпускает из рук автомат.
– А почему я?

– А почему не ты? Почему кто-то другой?

– Ну, я не знаю… - замявшись, Ник вдруг находит подходящий аргумент и с облегчением выкладывает его: - Я же не местный! Нам с Наташкой все равно в Иркутск надо возвращаться.

Бабай поворачивает круглую голову и с нескрываемой иронией смотрит на Ника.

– Серьезно? Когда вылет, какой рейс? На чем, на Боинге полетите? Или на Сушке?

Ник хмурится - язвительное замечание Бабая попадает в точку. Ясно, что в ближайшее время ни в какой Иркутск они точно не попадут, причем под словосочетанием «ближайшее время» можно понимать сколько угодно долгий промежуток - от месяца до нескольких лет.

– И во славу воинов, одолевших исчадия тьмы, вознесем благодарность господу!
– низким, пробирающим до мурашек голосом выпевает Монах.

Вся арена и проходы к ней заполнены молящимися. Многие держат в руках зажженные лучинки, заменяющие свечи. Сотни огоньков трепещут в густом, тяжелом воздухе. Погасшие лучины немедленно зажигаются вновь. Люди вразнобой повторяют за Монахом:

– Господи Иисусе Христе, Боже наш! Прийми молитвы и рук наших воздеяния о оставлении всех грехов и беззаконий наших, имиже раздражихом Твое человеколюбие и прогневахом Твою благость: и отврати от нас весь гнев Свой, праведно движимый на ны, и утоли вся крамолы и нестроение, и раздоры, ныне сущия, и кровопролития, и междоусобную брань, и подаждь мир и тишину, любовь же и утверждение, и скорое примирение людем Твоим, их же честною Твоею искупил еси Кровию, славы ради имени Твоего, утверждения же и укрепления Церкве Твоея Святыя, яко благословен еси во веки веков.

– Амии-и-и-инь!
– торжественно воздевает вверх крест Монах.

– Это вроде не во славу, а про другое немножко, а?
– тихо говорит Ник Заварзину.

– Да пусть тешатся, - Николай дергает уголком рта, словно у него нервный тик.
– Сейчас вся эта бодяга закончится - на Совет приходи. Знаешь, где у нас теперь госпиталь?

Ник кивает. Раненых разместили в комнатах бывшей дирекции Цирка, на двух этажах пристройки, выходящей окнами на болото. Цапко вместе с добровольными помощницами, по большей части родственницами тех, кто пострадал в ночном сражении, не выходит оттуда весь день - оперирует, извлекает пули, как может, облегчает страдания испытывающих нестерпимую боль людей.

Имея из медикаментов только марганцовку и спирт - все остальные лекарства пришли в негодность - фельдшер обратился к народной медицине. Отвары, примочки, мази, листья и корни растений - за прошедшее время его врачебный арсенал существенно пополнился, но все равно этого недостаточно для того, чтобы помочь всем страждущим.

– Газовая гангрена будет, - сокрушался он сразу после окончания штурма и боев внутри Кремля.
– К гадалке не ходи - будет. Антибиотиков у меня нет. Сульфаниламидов нет. Анальгетиков нет. Анестезии нет! Что делать, как людей спасать? Ума не приложу…

На торжественный молебен Цапко выйти отказался, сославшись на неотложные дела в госпитале. Ник видел его в коридоре, ведущем из главного здания Цирка в пристрой - фельдшер, а ныне главный врач общины, еле держится на ногах от усталости. Под глазами фиолетовые круги, лицо серое, губы обмётаны. Как говорится - краше в гроб кладут.

Утром, сразу после того, как «маталыга» доковыляла до Цирка, с трудом продравшись через заросли кустарника на площади Тысячелетия, Ник собрался за Эн. Он тоже с ног валился после событий прошедшей ночи, но не мог оставить девушку в неведении. Неожиданно откуда-то появился Хал, который теперь хвостом ходил за Заварзиным, и весело сообщил, что сам сходит к Дому Кекина. Ник совсем уже было согласился, но тут вспомнил разговор с Юсуповым и впервые за все время в душе его вспыхнул странный огонек, маленькая такая искорка, которая, однако, жгла и терзала изнутри, точно кусок раскаленного железа.