Шрифт:
Год подготовки не прошел даром. По тревоге бойцы и командиры собрались быстро. Многие явились прямо из цехов в рабочих спецовках, не успев даже смыть с рук машинное масло. В суровом молчании батальон выступил на позиции.
На выжженных склонах правого берега обмелевшей речушки Мечетки заняли оборону. Обливаясь потом, бойцы долбили глинистую почву, рыли окопы, устанавливали на флангах станковые пулеметы.
Первая бессонная ночь тянулась нескончаемо медленно, в нервном ожидании рассвета. Накануне гитлеровцы подавили минометным огнем наши зенитные орудия, стрелявшие прямой наводкой по прорвавшимся танкам. И утром они считали, что путь к заводу расчищен. Но пулеметные очереди и ружейные залпы прижали фашистов к земле. Несколько раз в течение дня вражеские автоматчики переходили в контратаки, но каждый раз откатывались назад. По позициям батальона вели ураганный огонь вражеские минометы. Цепи стрелков редели, но держались люди стойко.
Пошла вторая ночь. Костюченко обходил позиции батальона, беседовал с бойцами и командирами, посылал с распоряжениями в отделение милиции связного, оперуполномоченного Ивана Саютина.
День опять начался с пальбы. В бинокль Костюченко видел, как накапливались вражеские автоматчики. Похоже было, что немцы готовятся к атаке. Собранные на короткий совет, командиры единогласно поддержали предложение Костюченко: контратаковать фрицев и выбить их с занятых позиций.
Вот уже затрещали немецкие автоматы, и серые, мышиные фигуры людей начали спускаться с противоположных склонов речушки. Костюченко выхватил из кобуры пистолет, дослал в ствол патрон и выскочил на бруствер окопа.
— Вперед! В атаку!
Мигом все вокруг пришло в движение. С криками «ура!» бойцы и командиры ринулись навстречу противнику. На склонах оврагов, примыкающих к крутому левому берегу Мечетки, закипел стремительный, горячий бой, переходя в рукопашные схватки.
Выбив немцев, батальон занял позиции врага. А позади, на противоположном берегу реки, как и два дня назад, дымил трубами тракторный завод, и из ворот на фронт уходили новые танки...
Поздно вечером парторгу ЦК ВКП(б) на Сталинградском тракторном заводе Шапошникову передали, что его разыскивает секретарь райкома партии.
— Посмотри донесение, — сказал Дмитрий Васильевич Приходько. — Все же они молодцы, наши истребители. Не ошиблись мы в Костюченко...
Шапошников довольно улыбнулся. И не только потому, что ему тоже пришлось положить немало трудов, пока наладились занятия бойцов батальона. Непривычно лаконичным был текст донесения:
«23 августа 1942 года немецкие войска, прорвав нашу оборону, вторглись в пределы Тракторозаводского района. В ночь на 24 августа были приняты меры по организации обороны района и СТЗ.
На линию фронта вместе с войсковыми частями был послан истребительный батальон района.
Истребительный батальон был собран по тревоге к 17 час. 40 мин. 23 августа занял позицию на подступах к поселку и до 25 августа держал совместно с войсковыми частями оборону. В 12-00 25 августа перешел в наступление на закрепившихся в лесопосадке немцев и несколько потеснил их.
Батальон удерживал позиции, сковывая прорвавшуюся группу врага, и был сменен в ночь с 27 на 28 августа 182-м полком. Затем батальон был трое суток на позиции во 2-м эшелоне до смены его батальоном 172-й стрелковой бригады...»
Под документом уже стояли подписи секретаря горкома партии Вдовина и Приходько.
Шапошников хотел вернуть бумагу, но Приходько сказал:
— Твоя подпись тоже требуется... — и, помедлив, добавил: — А ведь это только начало... Нелегко придется Сталинграду, ох, нелегко...
Смененный воинскими частями истребительный батальон несколько дней нес охранно-патрульную службу в поселке. Затем часть бойцов и командиров из числа специалистов-тракторостроителей были эвакуированы за Волгу и посланы на уральские танковые заводы, другие пополнили солдатские роты. Костюченко с работниками отделения милиции остался в осажденном городе. Потянулись тяжелые, суровые будни, полные тревог и ежеминутной смертельной опасности.
В тяжелых сентябрьских боях за город немцы потеснили наши войска. 8-е отделение милиции перенесло свой КП на Нижний поселок тракторного. Последним туда явился участковый уполномоченный Петр Иванов. Лицо его было бледным, бескровным. Он тяжело опустился на топчан.
— Что с вами? — спросил Костюченко.
— В плечо ранили. Ничего, заживет, — отмахнулся Иванов.
— Идите на переправу, — распорядился Костюченко. — Ляжете в госпиталь.
— Товарищ начальник, все здесь остаются, а меня за Волгу, да? Не пойду! — решительно заявил он.
— Да вам же нужно подлечиться, — укоризненно покачал головой Костюченко.
— Ничего, заживет, — твердил свое Иванов. — А вы сами почему не остались в госпитале? — задал он вопрос.
Костюченко, собравшийся отчитать своенравного участкового, сразу осекся, глянул в пытливые глаза собеседника, ждущего ответа, и расхохотался...
Одна из опергрупп отделения милиции, которую возглавил Костюченко, попала под бомбежку. Рухнувшая балка придавила ногу. Ночью Бачинская отвезла Костюченко на переправу. К утру приехали в Ленинск.
Дежурный врач, ощупав ногу Костюченко, вынес заключение:
— Перелом. В гипс.
— Лена, забери мое обмундирование, — успел шепнуть Костюченко Бачинской перед тем, как его отправили в палату.
После обхода врачей Лена заняла наблюдательный пост под окном.
— Сюда! — помахал рукой ей Костюченко. Лена быстро бросила ему сверток, а через несколько минут, опираясь на костыль, в дверях показался прихрамывающий начальник отделения милиции. Лена тронула машину. Ночью она доставила Костюченко на тракторный.