Шрифт:
Молчание их не тяготило. Тьма не пугала. С ними ничего не могло случиться, им не могли повредить ни коряги под ногами, ни колючие ветки.
Внезапно из темной чащи выплыло белое пятно.
Саша вздрогнула.
– Неужели привидение?
Белое нечто бесшумно приближалось к ним.
– Ничего не бойся, девочка. Я с тобой, – услышала она слова из заветного сна.
Они остановились, пережидая.
Совсем близко послышались торопливые шаги. Медсестра из санатория, в белом халате, спешила домой, в поселок за рощей.
От нее веяло ужасом неясного ощущения чьей-то жизни, затаившейся неподалеку. Она пробежала, так и не заметив их.
Теперь они стояли лицом к лицу, чувствуя дыхание друг друга.
Напряжение создалось немыслимое. Но и он, и она были этим напряжением парализованы. Они не были способны стать ближе ни на полшага.
Это было прекраснее любых поцелуев, любого слияния.
Напряжение и невозможность объятия. И чувство отсутствия гравитации. Космическая невесомость.
Сколько они так простояли, заколдованные ночным лесом? То их время не измерялось секундами и минутами.
Вечность времени не знает.
Души, приходя из вечности, вынуждены подчиняться земной сиюминутности. Но посылаются некоторым отеческие подарки оттуда. Именно эти частички вечности и хранятся в воспоминаниях ощутивших ее всю оставшуюся жизнь.
Пусть это называется Первая Любовь. Пусть это не называется никак.
Несчастен тот, кто был лишен этого дара юности. Кто прозевал, или поторопился, или не дождался бесценного дара.
Этим двум – повезло.
Их неясные тени так и остались стоять недвижимо под сенью векового дерева. Навсегда.
А мальчик с девочкой вернулись, разошлись по своим комнатам, лежали без сна, думая друг о друге, об этой ночи, о счастье завтрашнего утра, когда снова можно будет смотреть друг на друга. Просто смотреть.
Они расстались, так и не переживя первого поцелуя, первого объятия.
Обменялись фотографиями. Писали друг другу письма. Почти каждый день. Ни слова о любви. Уроки, погода, музыка, неважные слова, буквы. Главное – листок бумаги, которого касался он. И ощущение невесомости, когда гладишь ладонью конверт с письмом.
5. Прощай, Гораций!
С Горацием общение продолжалось. Каждый день после уроков они болтали по телефону. Уговорились встретиться после вступительных экзаменов в вузы. Поначалу Сашу не тяготило, что он знает о ней все, а ей не называет даже своего имени и, кстати, номера телефона. Определителей номеров тогда ни у кого не было. Ей нравилось, что в основе их «встреч в эфире» покоилась тайна. Вот она открывает дверь квартиры, кидает на пол тяжеленный портфель, разувается, стаскивает надоевшую школьную форму, умывается, облачается в домашнее платье, и тут раздается звонок. Она уверена, что это он, главный ее друг.
– Привет!
– Привет!
И дальше – история всего школьного дня. Ее дня. О себе Гораций не говорит, даже на вопросы не отвечает. Уходит от них.
Постепенно, на второй год общения, когда она уже всерьез втянулась в эту странную дружбу, вопросы стали проявляться.
Конечно, это было несправедливо, что она ему доверялась, а он ей нет. Она потребовала ответной откровенности.
– После вступительных, – пообещал он.
Наконец вступительные остались позади. Для Саши они стали расставанием с очередной иллюзией. Она подавала документы в университет, уверенная, что с ее отметками, победами на олимпиадах и, самое главное, знаниями все у нее получится. Пока сидела заполняла анкету в приемной комиссии, к ней подошла ассистентка, проглядывающая у всех аттестаты и другие бумаги и удостоверяющая, все ли правильно вписано в опросный лист. Вглядевшись в Сашину фамилию, работница приемной комиссии внимательно прочла все остальное, что приволокла с собой юная абитуриентка. Характеристика, грамоты, публикации в прессе, оценки…
– Ты – хорошая девочка, – вдруг зашептала она, не глядя на Сашу, но приблизившись вплотную. – Ты очень хорошая девочка. Послушай меня. Есть указание: с такими фамилиями – среза€ть на экзаменах. Любой ценой среза€ть. Они тебе поставят пару, и ты потеряешь год. Иди лучше в пед. Там не хуже. И нервы сбережешь.
Саша не обиделась и не удивилась. Все эти моменты были ей уже вполне хорошо известны, понятны и приняты, как правила некоей игры в данном времени и месте.
Она, не раздумывая, собрала все свои бумаги и вернулась домой.
Поплакала в одиночестве. Вернулась с работы тетя. Стали вместе решать, как быть. Ничего, кроме педа, не оставалось, если быть реалистами. Значит, решено.
– Но я не хочу быть учителем! Я никогда об этом не думала, мне даже мысль противна – учить кого-то.
– Ты, главное, поступи. Диплом получи. А там посмотришь. Твое останется при тебе. А что не твое – твоим не будет.
Саша послушалась, поступила легко и радовалась, что впервые в жизни может спокойно провести остаток лета.