Не об этом...

– Ты сам сказал. Опять, - мрачно припечатал товарищ.

У Мусы стукнули зубы. Но он сдержался и спококойно спросил:

– Опять следы?

– Нет, - веско отрезал Ибрахим.
– Смеялась.

– Чего?

– Я сам слышал.

– Ты что, баба, что сплетням веришь?

– Я слышал, брат. Сам слышал, клянусь священным огнем.

– Что?!

– По айвану шлепала, босиком. И смеялась. И монистами брякала.

– Да...

– И следочки потом на досках - пыльные. А тени на ставнях нет. Только следы на полу.

– Ты - сам слышал?

– Я на часах был, брат. В передней сидел, вместе с Алханом.

– И где Алхан?

– Нету Алхана.

– Чего?!

– Он пошел на айван посмотреть, кто там ходит, и пропал, как сдуло его. Говорю чистую правду, брат, клянусь огнем.

– Что?!

– А местные собрались у масджиды и болтают, что еще двое сегодня пропали. Один - утром, прям с крыши, где финики сушил, а другой вечером - вышел на двор до отхожего места и в дом не вернулся.

Оба ушрусанца резко обернулись к ночному Таифу, тянувшемуся от подножия холма в ветреную темень. Где-то вдалеке, у базарной площали перед масджид, оранжево мигало пламя и мелькали тени. Хлопающий порыв ветра донес разноголосый шум, словно много людей вопило, в сотни глоток вымещая ночи свой страх и растерянность.

– Ауауууууууу!..

Пронзительная рулада накрыла, как волна горной реки - ледяным, цепенящим ужасом.

Выли совсем близко, от каменного взлобья в начале тропы.

– Эт-то не шакалы...
– запинаясь, пробормотал Ибрахим.

– Ты волк или баба?
– прошипел Муса, поднимаясь на ноги и берясь за рукоять кинжала.

Ауауауууууууу!..

– Это собаки, - тихо сказал айяр.
– Собаки.

– П-псы б-богини...
– пробормотал Ибрахим - даже в скудном свете факелов было видно, как на глазах белеет лицо.
– Гончие. Он-н их п-позвал...

Тоскливый, горестный вой переливался в темноте ночи.

Ушрусанцы быстро повернулись к Тарику. Тот сидел, не шевелясь, только волосы подбрасывал и отдувал ветер.

Словно кто попросил, в прореху туч глянула желтая, круглая, ноздреватая, как сыр, луна. Громадная, как голова ребенка-урода. И, выкатившись, залила все белесым, неверным светом.

Вой стих. В камнях тоненько свистело.

А снизу, с тропы, нырявшей под откос в каменном коридоре, донесся новый звук. Что-то позвякивало, мерно, негромко - словно поднималась вверх женщина, в ожерельях, звеня ножными браслетами.

– Б-брат...
– хрипло выдавил за спиной Ибрахим.

Айяр стиснул рукоять, не решаясь вынуть оружие - а ну как послышалось, потом засмеют ведь: Муса ибн Салих обосрался, как баба в ночном поле, и с саблей наголо полез ветер гонять...

Ушрусанцы сидели у самого края тропы. Мелкая пыль выстилала ее, как ковер. Пуховой слой испещрили вереницы следов жуков и тушканчиков.

Звяканье приблизилось. Между залитыми лунным светом неровными камнями никто не показался.

Айяры сидели, стиснув зубы и выкатив глаза. Звяканье близилось. Только звяканье. Вот оно - словно подвески встряхиваются, вот оно, в трех шагах.

Еще шаг, еще шаг - но кто же звенит?..

Муса раскрыл рот и не смог выдавить ни звука - теперь он их увидел.

Следы.

Отпечатки узких женских ступней, в мягкой пыли - вот. Звяк. След. Звяк. След.

Зазвенело перед носом. В белесую пыль легла удлиненная ямка - пальчики сомкнуты, пяточка вдавлена.

Звяк.

У айяра зашевелились волосы под папахой.

Звон прекратился. Последние следы легли рядышком, ножка к ножке. Прямо перед ними.

Она засмеялась - тихим, нерадостным колокольчиком.