Настоящее-прошлое уходит в пустоту, засыпая снегом следы. Зима.

Я сбила кленовый лист!.

Он выскочил на меня так внезапно!.. Увидела его в последний момент и не успела затормозить.

Машина неслась вперёд, а он летел прямо на неё, — и с размаху врезался в лобовое стекло. Раз — и влип… Такой живой, остроконечный, яркий. В какую-то долю секунды, в самое начало сентября! Так резко и жестоко, так шокирующе рано.

В день, когда по-летнему тепло, слепит солнце и всё вокруг ещё такое зелёное.

Чем я могу теперь ему помочь? Как рассмотреть его, запомнить, когда руки на руле и надо часто поглядывать по сторонам, и назад, и на дорогу далеко перед собой?

Вот он трепещет, медленно сползает, уже заламывается на ветру, на мгновение ещё застревает в дворниках, и я вижу кружево прожилок так близко. А потом он срывается и исчезает из поля зрения насовсем.

Нет, время не остановишь. Когда-то моя осень наступала по школьному календарю, в букетах астр и георгин: первого сентября. А теперь, в череде монотонных, похожих друг на друга, рабочих дней, просто этот первый жёлтый лист. Конец и одновременно неотвратимое начало.

Снова осень… И в голове колотится: «Неужели уже?/»…

Он шёл по тропинке, поднимаясь всё выше и выше. Шёл медленно, вдыхая пьянящий аромат трав и полевых цветов. В самых узких местах он разводил руками стебли, которые стояли ему по пояс, расцеплял переплетённые вьюнком ветви кустов или перекинувшуюся мостиком ежевику, сжимал ладонью пушистый колос полыни и глядел вдаль, в безоблачно синее небо. Вокруг стрекотали кузнечики, а может, цикады. Жужжали большеглазые стрекозы, порхали и садились на кусты невесомые белокрылые бабочки. Резные листья папоротника отбрасывали на землю причудливые тени. Под ногами осыпалась земля, кроссовки с хрустом вдавливали следы в грунтовую пыль. То тут, то там с камня срывалась и быстро пропадала в щели под корнями растений ящерица, проносился деловитый шмель или хрустела ветка. В голове всё плыло: зной, скалы, верхушки сосен, небесная синева. Птицы галдели где-то высоко в кронах деревьев. Всё полыхало красками, пахло, всё притягивало взгляд.

Он шёл всё дальше и дальше, шёл всё медленней, растворялся в гармонии мира, в тишине цивилизации и одновременно в кипучем движении природной стихии. Он больше не слышал, не думал, не замечал. Он просто шёл и впитывал окружающее, и проникался благодатью, постепенно впадая в полусон, в транс.

На ромашковой поляне он бросил рюкзак, отпил глоток из фляжки, раскинув руки, растянулся на траве и долго неподвижно лежал, глядел в бездонную высь, сквозь узкие лепестки васильков, витиеватый рой мошек, сквозь бледную жилистую внутреннюю сторону дырявых лопухов. Смыкались веки, капли пота выступали на висках, в воздухе пышело жаром, а в ушах смешивались общим фоном неназойливые звуки.

Что-то резко кольнуло в икру и несильно саднило. Но он не открывал глаз. Наверное, острая ветка. Он всё глубже проваливался в негу лета, мираж слепящего солнца, даль бесконечного неба, муравьём поднимался по острой травинке, взлетал яркой божьей коровкой с чашечки сиреневого колокольчика, разносился по поляне лёгким веянием мяты и чабреца… Бред смешивался с явью, птичий гам с тишиной. Он отрывался от земных забот, погружался в жаркую ванну палящих солнечных лучей, забывался в музыке ветерка. И всё кружилось, кружилось, кружилось… Застилало глаза, пропадало, отходило на задний план, плыло в тумане, то отдалялось, то приближалось, теряло резкость. Во сне ли, наяву, он видел, как лёгкие волны пробегали по нескошенным травам, как дрожали в воздухе ветви берёз, как неведомая птица парила над ним, так медленно, так высоко и долго.

А змея метнулась и быстро исчезла в камнях.

И опять эта дорога. Сегодня утром, так же, как вчера, примерно в тысяча двести сорок восьмой раз. Или даже в две тысячи четыреста семидесятый, если считать с обедом! Только сегодня на улице туман, и всё вокруг какое-то другое. Размытые контуры деревьев таинственно выступают по сторонам, опоры средневекового арочного моста теряются в призрачном пространстве, а серый отблеск реки едва угадывается внизу. Всё как бы притихло, замерло в ожидании. От неоновой рекламы бензоколонки в воздухе витает только тонкая красная контурная линия. С перекрёстка, непривычно замедленно, удаляются фары машин. Так же медленно ползу и я. И не потому, что много свободного времени, но по-другому просто не может быть. В тумане своя жизнь, где задан свой ритм и тон. Там другие глаза видят другие картины, и другие мысли проносятся в другой голове, а с губ слетают другие слова.

Как детская заводная игрушка, изо дня в день, я езжу по кругу, по заданному маршруту: дом-работа, направо и прямо, работа-дом-обеденный перерыв. Снова дом-работа, направо и прямо — а вечером в обратном направлении работа-дом…

Я еду на восток, а тем временем горизонт постепенно светлеет: туман подсвечивается желтоватыми и красноватыми оттенками. За плотной молочной пеленой всё настойчивей угадывается солнце. От реки поднимается пар, смешивается с туманом и рассеивается ватными сгустками, повисая в ветвях тополей. Пока ещё зябко, но скоро погода разыграется. Сегодня будет хороший погожий день.

Ещё несколько сотен метров, и дорога безошибочно приведёт меня к месту назначения. А вообще в ясные дни это шоссе уходит за горизонт. Дорога поднимается, поднимается и обрывается в небо… Конечно, дальше за поворотом спуск, и указатель с названием соседнего городка, и ниже приписано, что в шести километрах муниципальная свалка и какой-то стадион. Но стоит ли верить указателям, которых не видно на горизонте?

А утро всё просыпается, краски становятся ярче. И вот между всё более различимыми силуэтами построек и деревьев на мгновение открывается что-то до дрожи неземное: чётко очерченный диск солнца! Ярко-красный круг на фоне серого тумана. Как финальная сцена в спектакле. Как последний аккорд затаившегося оркестра. Это видение, возвращая реальности все права, одновременно и устраняет их.