А затем это произошло опять – толчок в ее сокровенное место. Но на этот раз она не удивилась – и не пыталась отстраниться. Совсем наоборот. Пэйтон еще сильнее прижалась тазом к этой толстой твердой штуковине Дрейка и почувствовала приятное напряжение там, где ноги ее сходились вместе. Просто чтобы удостовериться в том, что она себе это не навыдумывала, Пэйтон снова прижалась к Коннору и почувствовала то же самое – легкую пульсацию. Ну, может, не совсем пульсацию. Скорее, какое-то тянущее чувство.

Это действие не только вызвало острые ощущения у Пейтон, но и Дрейка безучастным не оставило – он издал что-то похожее на стон. Пэйтон тут же отстранилась, подумав, что причинила ему боль. Может, этот железный стержень под ней, который казался ей таким твердым, не был рассчитан на столь лихие движения?…

Но Коннор снова рывком прижал ее к себе, возвращая на прежнее место. Но на этот раз он смотрел ей прямо в глаза. И Пэйтон, встретившись с ним взглядом, не почувствовала привычного холода, веявшего от голубых глаз Дрейка. На самом деле, он даже чуть заметно кривовато усмехнулся. Значит, не так уж ему и больно, подумала Пэй.

Очевидно, даже наоборот. Спустя секунду Коннор расстегнул пуговицы на камзоле Пэйтон, распахнул ее рубашку, а затем склонил голову, уставившись на ее обнаженную грудь. Девушка, глядя вниз, не видела ничего, что могло бы вызвать его пристальное внимание. Все, что она видела, была ее грудь, такая маленькая и плотная, что едва колыхалась – не говоря уж о том, чтобы подпрыгивать, – даже когда Пэйтон бежала. Было бы на что смотреть – и соски-то с гулькин нос, ареолы узенькие, да еще и этого ужасного розового цвета. Оказавшись на свободе, вершинки груди отвердели, весьма дерзко указывая вверх. Пэй очень хотелось извиниться и за недоразвитую грудь, так и за этот отталкивающий цвет сосков. И уже было открыла рот, чтобы так и поступить, когда Дрейк сделал нечто странное и, несомненно, совершенно неприличное: он поднял руку – при этом цепь, свисавшая с нее, звякнула, коснувшись пола, – и пальцы его завладели правой грудью девушки, а затем, наклонив голову, Коннор охватил ее отвердевший сосок губами.

Ощущения, охватившие при этом Пэйтон, были ошеломительными. Жар его рта, горячее прикосновение языка Дрейка, опалило ее, заставив выгнуть спину, и некая влага устремилась к заветному треугольнику, просачиваясь сквозь панталоны. Что с ней происходит? Напряжение, которое она почувствовала у себя между ног, усилилось, и неожиданно Пэйтон с силой прижалась к возбужденной плоти Коннора, но не потому, что это было приятно, а чтобы не сойти с ума. Дрейк был той скалой, за которую она могла ухватиться в этом водовороте страсти…

Дыхание девушки прервалось, когда отросшая за месяц борода Коннора прошлась по нежной коже ее груди – его рот проскользил от одного соска к другому. Дрейк поднял обе руки и накрыл ими груди Пэйтон. Она вцепилась в его плечи, чувствуя, как он двигается под ней, чувствуя, как сама она начинает двигаться вместе с ним: вверх – по всей длине его огромной плоти – и снова вниз, вжимаясь в него так сильно, как могла, не принимая его в себя по-настоящему.

А затем одна ладонь Коннора оставила грудь Пэйтон и опустилась вниз, нащупывая пряжку ее ремня. Девушка едва заметила это движение. ее дыхание стало частым и прерывистым. Вцепившись обеими руками в рубашку Дрейка, Пэйтон все еще двигалась, прижимаясь к нему, забыв обо всем на свете, кроме тянущего чувства у нее между ног, которое, казалось, целиком завладело ее телом и превратилось в жгучую жажду – жажду, которую мог утолить только Дрейк. Она использовала его – Пэйтон понимала это, – использовала для собственного удовольствия и ощущала вину – еще и потому, что где-то в отдаленном уголке ее сознания осталось воспоминание о том, что в прошлый раз Коннор не захотел, чтобы она там до него дотрагивалась…

Что ж, Пэйтон и не трогала его в том месте. По крайней мере, руками.

И тут она взорвалась, словно одна из пушек братьев. Это было похоже на то, как если бы кто-то поджег под Пэйтон фитиль, и она ядром унеслась в ночное небо, где мчалась бы все быстрее и быстрее к звездам, пока неожиданно не столкнулась с одной из них – и тогда все небо окрасилось водопадом искр и мерцающим светом. Спина девушки выгнулась, ногти впились в плечи Дрейка, а бедра крепко обхватили его, словно тисками. Пэйтон смутно помнила, что когда она двигалась на нем, снедаемая страстью, ладони Коннора переместились с ее груди на бедра.

А затем Пэйтон вскрикнула и, обессиленная, упала на его обнаженную грудь.

Голова Пэйтон покоилась на плече Дрейка, и он вслушивался в ее неровное дыхание, почти неразличимое из-за рева волн, которые с трудом преодолевала «Ребекка». Коннор слышал, как прямо под ним скрипело плохонькое судно, словно сами доски жаловались на непосильную задачу, которую поставил перед кораблем капитан, заставив его плыть на такой большой скорости. Где-то вверху над Дрейком был слышен крик впередсмотрящего и громкий треск рвущегося топселя [45] . А здесь, в темнице, он слышал, как у его груди билось сердце Пэйтон, постепенно возвращаясь к спокойному, ровному темпу.

Она была такой маленькой, что даже навалившись на него всем своим весом, казалась Коннору легкой, словно ребенок. Ему пришлось напомнить себе, что Пэйтон была уже вполне взрослой женщиной – сейчас ей, наверное, уже исполнилось девятнадцать лет, если они действительно находились на борту этого жалкого суденышка столько дней, сколько указывали сделанные им на стене насечки. Конечно, девятнадцать – это еще не старая дева, но уже и не юная дебютантка.

Да, Пэйтон Диксон уже девятнадцать, но она совершенно невинна, из-за чего казалась моложе всех тех женщин, с которыми когда-либо был Дрейк… хоть и набросилась на него так, что едва ли приходилось говорить о какой-то там девичьей скромности. Что ж это за девственница такая, не уставал задаваться вопросом Коннор, если она оказалась способна чуть ли не изнасиловать его?