— Любишь мать-то?

— Люблю.

— Ну так и веди себя так, чтобы радость, а не горе ей приносить. Отца-то ведь у тебя нету, ты из мужчин старший, в доме опора, можно сказать!.. И вот что еще, ребята, по опыту вам скажу: в жизни ничего не решается силой. Ни-и-че-го!

Отец часто приходит к нему в гости. Выпьет рюмку, посидит, спросит: как на службе? Сын расскажет, в скольких семьях побывал, кого помирил, кого задержал, как вообще дела на его участке: пока тихо, спокойно. Отец усомнится: что ж это, ни бандитов, ни воров нынче нет, что ли? Отчего же, скажет сын, вот недавно одну хитрую кражу распутали, потом двух вооруженных грабителей всего за полтора часа поймали, всем городом ловили, даже перестрелка была. Но ему лично еще ни в какие схватки вступать не приходилось.

— Только раз кто-то кирпич на меня сверху бросил, со стройки. Ударился он о мою руку, гляжу — переломился. Наверно, качество плохое было...

Отец усмехнется, вспомнит: «Я когда на ту баньку шел, думаешь, не боялся?» Или: «Я, Гриш, когда в барханах-то лежал»...

Тогда Рая, жена, уложит Генку с Маринкой, скажет: «Да будет вам про пальбу-то все спорить. То одно время было, теперь иное».

Порой Рая спросит мужа: «Ты чего это сегодня ровно выключился, не разговариваешь?» А у него все мысли заняты чьей-нибудь судьбой.

Я заметил Григорию, что он довольно свободно ориентируется в людях. Возразил: «Нет, это будет смело так сказать». И пояснил:

— Вот сегодня я потерпел два поражения: Лучкова и Бабыкин. Многолетнее сражение с ними, считаю, проиграл. Никакие книжки по психологии не помогли.

Я рассказал только об одном рабочем дне Григория, даже о первой его половине. А таких дней у него — тысячи. Но сегодня он размышляет не об этом лишь дне, а о всей своей жизни, работе.

— Я как считаю? Вот люди машину делают. Сколько труда! И вдруг кто-то один подвел, плохую деталь сделал — и лопнула машина. Так и в обществе. Иду по улице. Радуюсь. Люди кругом, улыбки, тишина, покой. Это, если хотите, самая большая для меня радость. И вдруг в эту жизнь врывается преступник, ломающий чужие души, крадущий счастье. Ненавижу! С тех самых пор, как отец рассказал мне про того бандита с кожкомбината... Поначалу я скованно себя чувствовал, все боялся даже явного хама задеть, обидеть — ведь, думаю, человек же! Бросить все, уйти хотел. А кому-то надо же?

Выходит, не по одной «отцовской линии» пришел в милицию Григорий Пономарев.

Тогда что же, ненависть ко всякому злу привела его сюда?

Нет, любовь! Любовь к людям, к жизни, к добру.

Сибирский тракт. Он выбегает прямо из города, с улицы Декабристов. Окраина Свердловска. Шоссе в аэропорт, левая сторона. Шестой, седьмой и восьмой километры шоссе — зона участкового уполномоченного Октябрьского райотдела милиции Свердловска Григория Пономарева. Поселки — Сибкарьер, Путевка, ДОКа, тубсанаторий. Сосновые боры, коса леса, березовая роща, лента шоссе.

Три километра советской земли охраняет капитан милиции. Три километра тишины...

Случилось так, что перед тем, как писать эти заметки о моем новом знакомом — майоре Шевченко из угрозыска, я перелистывал Виссариона Белинского. И вот у него-то, в одной из статей, попались мне на глаза такие строки:

И вдруг все, что рассказывал мне сам Шевченко, что услышал я от других и увидел собственными глазами, — все это в какое-то одно мгновение стало по местам и осветилось тем внутренним светом, при котором литератору остается лишь одно: брать в руки перо и писать, писать, писать...

Тогда-то и легла на бумагу

Все это действительно могло бы послужить завязкой захватывающего романа. Представляете, загадочно исчез труп ночью, с кладбища! В течение какого-нибудь получаса...

Но дело в том, что майор Шевченко недолюбливает детективную литературу, и тут я целиком его союзник. Я даже мысленно вижу, как он морщится, прочитав эти первые строчки: кладбище, таинственность... Экая чушь!