ЛЕВИЦКИЙ

Ах, Мария! Я не хотел ставить ваше имя между «ах» и восклицательным знаком.

МАРИЯ

Тем временем жених тем временем.

ЛЕВИЦКИЙ

Мария, позвольте мне вспомнить и забыть мое детство! Вспомнил. Забыл.

МАРИЯ

Я люблю числа 1000 и 3000. Несмотря на различие в нулях, в них много общего, в этих двух числах.

ЛЕВИЦКИЙ

В них много многого. Это великий закон небесных тел: чем больше, тем еще больше.

МАРИЯ

Когда я проснулась, жениха уже не было. Кто-то проворно подмел и убрал осколки... Что это за крыша? Как она называется?

ЛЕВИЦКИЙ

У нее номер.

МАРИЯ

Какой?

ЛЕВИЦКИЙ

Порядковый.

МАРИЯ

Какой?

ЛЕВИЦКИЙ

Третий от бога.

МАРИЯ

Безумец!.. первый от крыши... Помните, Куклин говорил однажды, что будущее поэзии и прозы — за числами? Что ж, он, по-моему, прав. К прав У прав К прав Л прав И прав Н прав. И мне число 909 говорит больше, чем весь Достоевский.

ЛЕВИЦКИЙ

А мне — чем весь Толстой. Лев Ермолаевич... О чем вы, Мария?

МАРИЯ

Кто-то проворно убрал осколки.

ЛЕВИЦКИЙ

О чем я, Мария?

МАРИЯ

Кто-то проворно убрал осколки... Вы сейчас так грустно посмотрели!

ЛЕВИЦКИЙ

Не может быть, что сейчас. Не может быть, что грустно. Не может быть, что посмотрел. Вас ввела в заблуждение вот эта даль.

МАРИЯ

О, городская даль! То, что мы за нее принимаем, может оказаться всего-навсего крышей. Представляете? — дом покрыт железной далью.

ЛЕВИЦКИЙ

Железная даль? Прекрасно! Слово найдено!

МАРИЯ

Что же теперь делать?

ЛЕВИЦКИЙ

Вам — быть Марией.

МАРИЯ

Но что это? Я вижу, приближается толпа. Странное шествие!.. Кого-то ведут... Я знаю, что вы сейчас скажете. «Раз ведут, значит, это не похоронная процессия». Какой вы странный и одинокий человек!

ЛЕВИЦКИЙ

Что ж, удаляюсь, чтобы быть им... Железная даль, вы говорите?.. (исчезает)

Вдруг не наступила ночь. Вдруг не. Фонари вспыхнули в положенное время, но это не принесло темноты.

Из уст в уста передавалось слово «странно!». Звезд не было, только отточенные железные крыши.

Окна были полны тревожным мерцающим светом. Они подходили и ссыпали его к ногам оцепеневших гостей. Хозяйка была приветлива, улыбалась. Хозяйка была.

Эвелина и Пермяков стремительно медлили в городских лабиринтах.

На улице Истленьев и встречный ветер образовывали, сталкиваясь, что-то видимое, мелькающее, похожее на призрак с крутящимися руками.

Левицкий бросался от крыши к крыше, от себя к себе.

Тучи, освещенные незаходящим светом, темнели низко.

Голоса:

— Здравствуйте! Смотрите, нет ночи!

— Как! Разве нету?! Зачем же я тогда вышел?..

Другие голоса:

— С моим племянником произошло что-то необъяснимое. Он исчез и с каждым днем становится все незаметнее.

— Знаете, я всегда был сторонником крайних средств. Вот, например: я всегда был сторонником крайних средств...

Третьи голоса:

— Тп069Б2%ЖыФ, «юОА4=9И §§===Т%25СЬБдл Ы9щТПИ%:::%Еиа:ъът-РАм, Аьч, 3-3+§N9107!= Эо/н/ь/

— Что вы! Что вы! Совсем наоборот!..

Какая-то сила влекла в глубь улиц Эвелину и Пермякова. Другая сила преграждала дорогу...

ЭВЕЛИНА

Ах, мне показалось, что это Истленьев!

ПЕРМЯКОВ

Ему это тоже только казалось.

ЭВЕЛИНА

Как вы жестоки!.. Или, быть может, все мы — это лишь часть бесконечной жестокости?

ПЕРМЯКОВ

Я знаю только одно. А это — другое... Что с вами, Эвелина?

ЭВЕЛИНА

Нет, ничего. Мне холод помешал согреться... А где же ночь?

ПЕРМЯКОВ

Она здесь, Эвелина. Невидимая для наших глаз, неслышимая для наших нет.

ЭВЕЛИНА

И фонари похожи на безумцев, светящих днем.