дышит хвоей тяжело:

ты шутить хотел со мною!

ель надвинула шелом

с переносицею темной

грозно сдвинутых ветвей.

еж свернулся, тайну словно

в прелой празднуя листве.

золотое дремлет око,

и зеленым шлемом лес

зачерпнул воды глубокой

с синим празднеством небес.

строг устав прозрачных вод.

тихий набожный народ,

монастырь озерной были.

сестры-рыбы тихо плыли,

не резвися, не ныряй —

строг устав монастыря.

заискрилися и скрылись,

плеск содеянной вины.

уши раковин раскрылись

слушать струны глубины.

и, с округлым скорбным ртом,

мать-игуменья вздыхала:

сом ли это, или сон

был навеян опахалом?

мать-земля в себя зовет,

тихо дерево течет

и годам кругов зеленых

завершает грустный счет.

и в утихшем птичьем гаме

по воде пошел кругами

звук серебряный и дальний

прозвеневшего луча.

но на дне исповедальни,

в уши раковин шепча

и колыша плавниками

синий занавес воды,

рыбы ждут дремучий камень,

блещут в нитях бороды.

от удара плавников —

две серебряных метели,

и слова, сверкнув, взлетели

стаей вещих пузырьков.

всех утешит он, а бедных

тихой медью одарит.

но пора звонить к обедне!

что же медлят звонари?

голубая колокольня

всколыхнувшихся небес.

звуки золотом окольним

забрели в подводный лес.

за плавник лучи обвили,

звонко в солнце зазвонили,

и причудливые тени

от неверия бород

заметались, полетели,

и ликует серебро.

и чело украсил инок

желтым обручем кувшинок,

не молитва и не сказ,

это — правда синих глаз.

сестры-рыбы льнут к оконцу:

это шелест слышен чей?

сквозь стрекоз пробилось солнце

голубым снопом лучей.

звона блещущие слитки

зарывались тихо в ил,

где полночный страх завил

дом отшельницы-улитки.

где русалкиным ресницам

брошен синий невод сна,

монастырская темница

тишиною поросла.

колыхнулся и поник

рыбы-сторожа плавник.

с связкой звонкою лучей

от темниц и от подвалов,

от подводных светлых залов,

от сокровищниц ночей.

и русалка встрепенулась,

снам прощально улыбнулась.

звон все медленней и глуше,

мудрость раковины — слушать

и сплетать в жемчужный дым

тайны неба и воды.

больше деве не спалось,

стража глаз мигнул и ожил,

так печален и тревожен

был обряд ее волос.

бледный луч уже потух,

каждый волос — это дух,

тихой зеленью блестят,

песнь от темени до пят.

солнце село за лесами,

дымный гребень ей оставив.

над водой гадали звезды,

рой судеб чертили воздух.

дева шепчет: ночи ради!

и протягивает пряди

умоляющих волос.

око сторожа зажглось.

он гремит клешнею рачьей:

стала ласкова, добра.

подкупить и одурачить

хочет стаей серебра...

духи-волосы густы,

спит подводный монастырь.

лунный луч коснулся слуха,

рыбы светлые стоят,

и в питье печальных духов

льют стрекозы синий яд.

дуновение сосны —

и пронесся запах хвои

над молящейся травою.

заблестели рыбы-сны.

елей ночь стоит густая,

разметавши хвою звезд.

и икону держит стая

чуть колышемых стрекоз.

синий блещущий оклад.

под водою слышен клад,

слышно пение и звуки,

как в тоске ломают руки,

как баюкает вода

древних раковин года.

даль с ними и со мной, с собой — дожд

ливой.

оттуда приходят осенние дни, чтоб этот

холод справедливый коснулся тех, кто

не одни.

вы ночь? — спросил я глухо.