— А вы как думали, Марк? — Роговые очки Георгия Александровича сверкнули стеклами так, что за этим сверканием стало совсем не видно глаз. — Ведь что произошло?.. Вы с блеском поставили “Бедную Лизу”, получили приглашение на новую постановку, работали на Малой сцене несколько месяцев, мы дали вам лучших народных артистов, они честно работали с вами, мы заказали и сделали декорации, освоили вашу музыку, сделав аранжировки, и теперь... когда вам предлагают перенести спектакль на Большую сцену, когда мы готовы на все — лишь бы получился настоящий спектакль, настоящее произведение искусства... когда решено, наконец, сделать спектакль плановым...

— Мы потратились, очень потратились. И готовы еще потратиться, — вставил Вакуленко.

И тотчас за ним вступила Дина Морисовна:

— И вот теперь... Теперь!.. Когда Георгий Александрович соглашается (!) взять на себя выпуск спектакля на Большой сцене, вы вдруг поворачиваетесь к нам спиной, из-за своих сугубо личных интересов, между прочим, забираете пьесу и тем самым срываете нашу общую работу, — что мы в этой ситуации должны делать?..

— Мы должны ее в этой ситуации спасти, — закончил Гога. — Мы государственный театр и должны иметь ответственность закончить начатую работу, чего бы это ни стоило.

Я был сломлен. Не знал, что и как возразить. В долю секунды мелькнула догадка: если я буду стоять на своем, то это как раз будет то самое, о чем они сейчас мечтают. Я просто вылетаю из этой работы!..

Ну да. Сначала репетиции законсервируют. Возникнет пауза, во время которой все стихи Ряшенцева поручат переписать... кому?.. да кому угодно — можно, к примеру, Саше Кушнеру предложить — прекрасный ленинградский поэт... а чего?.. Вдруг согласится?.. Все-таки БДТ!.. А не согласится, кто-то другой все равно эту работу выполнит. Да хоть Рацер и Константинов — они “Хануму” вон как хорошо перевели... И тут справятся, поскольку — про-фес-сионалы!..

А что с музыкой?.. Да господи, и тут никаких проблем. Возьмем, скажем, Валерия Гаврилина. Еще лучше будет. Гений. Декорация та же. Кочергинская!.. Великая!.. Так за чем дело стало?.. Без Розовского оно и лучше будет. Сам виноват. Мы ему доверили. А он не оправдал. В решающий момент подвел театр, а мы страдай. Нет, Марк Григорьевич, так дело не пойдет.

Так что нам даже лучше, если ты из этого дела вылетаешь с тихим свистом. Недельку после премьеры о тебе в кулуарах поговорят и — забудут напрочь, что ты имел к этой работе какое-то отношение — когда? — на первоначальном этапе . Не будешь же ты потом хватать людей за пуговицы и шептать жарким шепотом: это я поставил, это моя работа!.. Пуговиц не хватит.

— Мне надо подумать, — сказал я. — Десять минут.

И вышел из кабинета.

Что я чувствовал тогда?.. Конечно, боль. Боль от бессилия, от нанесенной обиды.

Неожиданно вслед за мной в коридор выскочила Дина Морисовна.

— Перестаньте ерундить. Перестаньте валять дурака, — заговорила она привычной скороговоркой, взяв меня под руку. — Вы трижды на афише, Марк. Ну, сами посудите, зачем вам это все?.. Вы же не будете больше работать в Ленинграде. Вы понимаете, о чем я говорю?.. Никогда!.. Поэтому соглашайтесь!.. Это я вам говорю, ваш друг. А другим своим друзьям вы расскажете... и что?.. Кому надо, те все будут знать. Соглашайтесь, Марк!.. Соглашайтесь!..

Это было здорово. Цинизм рос.

— Ну, я вам все сказала, потому что я вас люблю, и Георгий Александрович вас любит, вы это прекрасно знаете!..

Я это прекрасно знал. Ничего не ответил, ибо не в силах был отвечать. Остался один в коридоре, так как Дина Морисовна исчезла так же неожиданно, как появилась.

С кем посоветоваться?.. Кому звонить? Маме?.. Мама только расстроится. Я спустился вниз, в пожарную часть театра, что расположилась рядом со знаменитой сценой.

— Можно позвонить в Москву?.. Три минуты.

— Давай, — сказал добрый пожарный.

Я позвонил Юре Ряшенцеву и в двух словах рассказал о ситуации.

— Марик, тебе решать, — сказал Юра. — Но, по-моему, выхода нет, надо соглашаться.

— Надо, — сказал я и чуть не заплакал.

Через минуту я снова вошел в кабинет директора, где меня ждала тройка во главе с Мастером.

— Я согласен, — выдавил я с порога. — Но при одном условии.

— При каком условии? — вскинулся Товстоногов, не любивший, когда ему ставят условия.

— Георгий Александрович, вы знаете мою главную проблему — я не тарифицированный режиссер, не имею режиссерского образования. После премьеры, пожалуйста, помогите мне с тарификацией.

Это был отвратительный торг. Но Гога и глазом не моргнул.