— Иван Тимофеича. — Наталья подошла ближе и нагнулась к бабке.

— Ваня-то? Ваня-то дома, девонька. — Она говорила так просто, как будто пришли звать молодого парня на гулянку. — Вон он, Ваня! — Она приподняла маленькую пухлую ладошку и показала на круглый стол в середине горницы. На нем на небольшой белой вышивке стояла фотография с похорон. В гробу лежал ее старик, вокруг — человек шесть-семь. Женщины в черных платках. — Скоро годовщину справим… а я вот все тут.

— Ой, бабушка, а что же… — Наталья качнула списком и растерянно глянула на Данилова.

А он уже узнал эту бабку. И так, и по фотографиям на стене. И дядь Ваню ее вспомнил. Они работали вместе с его отцом в рыболовецкой артели. Дядя Ваня был здоровый, с большим носом-картошкой. Израненный весь — у него были изуродованы обе руки и кривой сиреневый шрам на правой лопатке. Он шутил все время какие-то глупые шутки над маленьким Васькой и не очень ему нравился. А она, наоборот, хорошая была, молчаливая, варила рыбакам на костре, одежду и сети чинила и невод таскала с мужиками, когда рук не хватало. Все это было перед глазами, но Данилов никак не мог вспомнить, как ее зовут.

— Бабушка, мы вот вам мяска принесли. — Наталья положила на клеенку стола мерзлое мясо. Ребра и кусок шеи, на которые налипла грязь из сеней. Мяса было мало, и Данилову стало неудобно.

Старуха потрогала розовые куски:

— Это кто же дал-то?

— А… — Наталья растерянно обернулась на Данилова. — Охотники вот лося убили… и пенсионерам… Василий Андреевич вот…

— Ну, спасибо, спасибо, ты… — бабка прищурилась на Наталью, — ты чья будешь-то, не угадаю? В сени прибери. Там у меня кастрюлька эмалирована…

Наталья собрала куски и вышла.

Половики, занавески — все было чистое. Одна кровать, дедова, наверное, аккуратно заправлена по-старому — на двух больших взбитых подушках углом торчала третья под ажурной накидкой. Другая — разобрана, на тумбочке возле стояли лекарства. В избе ими пахло. Железные ходики с кукушкой размеренно отстукивали в тишине.

— А ты, Васька, промышляешь все?

Данилов чувствовал себя неловко и уже собирался потихоньку выйти, а тут, оттого что она вспомнила и даже назвала его, оторопел слегка. И имя ее сразу пришло в голову.

— Да… теть Насть…

— Отца твоего давно схоронили. Хороший был человек с людьми. Тоже был охотник… — Она говорила медленно и гладила клеенку на углу стола. Потом подняла голову и внимательно посмотрела на него. Снег на валенках начал таять и уже растекался небольшой лужицей под ногами.

— Ты, бабушка, одна? И телевизора у тебя нет? — Наталья, громкая и хлопотливая, вернулась в горницу.

Старуха помолчала, думая о чем-то.

— Дочка у меня в городе. Приезжает. Внуки тоже… летом были. Дров напилили. Не забывают. — Она опять задумалась. Потом улыбнулась чуть растерянно и виновато. — Да уж мне и не надо ничего. Сижу вот, жду…

— Ну, мы пойдем, бабушка, нам еще ехать… — Наталья как-то глупо двумя руками показывала бабке на дверь.

— Идите, идите, ребята, я хоть на людей посмотрела. Хорошие люди-то ноне…

Наталья, что-то все вздыхая и болтая, залезла в машину. Дверцей лязгнула. А Андреич обошел уазик, встал у своей двери, чтобы она не видела. И морозный воздух щекотал ноздри, а он все стоял и напряженно глядел за овраг. И ему не хотелось, не хотелось ехать дальше…

…но и деться было некуда…

По другому адресу окна были заколочены. Данилов зашел на всякий случай, но и стучаться не стал. Во дворе было полно снега, а гвозди на досках, перекрестивших ставни, уже пустили длинную ржавчину.

Потом, в совсем маленькую избенку, такую, что казалось, вдвоем там и не поместиться, пошла Наталья. И долго не выходила. Избушка сильно осела, сени отделились — под крышей чернела дыра. Рядом росли старые-старые, высокие, выше домика, яблони. Кособокие. Ломались когда-то, наливаясь яблоками. Теперь-то уже бесплодные. Даже забора вокруг не было. Сразу за садом начиналась низинка с болотцем, а за ним — большой Михеевский лес. Данилов сидел за рулем в остывающей машине и думал, что в этом лесу он знает каждый пенек, а этого дома совсем не помнит. И кто в нем живет, не знает.

На улице начало темнеть. Вышла Наталья. Он включил фары, и они молча поехали дальше по знакомым-раззнакомым улицам поселка, но сейчас они выглядели совсем по-другому. Будто и не был здесь никогда.

Будто ехал Данилов по какой-то другой стороне жизни. Которая всегда была тут, рядом, но он почему-то ничего не знал о ней. И он чувствовал себя странно — никуда не торопился, ничего не выгадывал и не очень понимал, что делает. Вроде бы просто едет. Из головы не шла тетя Настя. Как-то странно она на него смотрела. Не благодарила, не осуждала, но будто бы что-то важное все же хотела сказать. Об этой вот, другой, совсем другой, безрадостной и одинокой жизни.