Мачо дико и сладко, вместо подзарядки мышц, посмеялся над восточной обезьяной в простом сюжете родного кормильца-канала, но везуха продолжала переть через этот денек, и Эдька тихо повстречался днем с человеком и смотрителем в газетке. Не надо рожать тайну там, где уже понесла удача. Все это послучалось в угловом кабинете главного этажа газеты, куда шавкам хода нет, тихо и буднично. Отставнику-кадровику органа Эдик доложил последнее свежайшее из жизни сотрудников толково и кратко, как и любят старорежимные зады, за что был пожат за руку. И рискнул в теплую минуту озадачить вхожего к бонзам, твердого оловянного солдафона с негнущимся осиновым колом шеи и взглядом лесного моховика. Который и на ночных полежалках в ресторашках «за углом», поди, никогда не был.

– Как, мол, моя заявочка на серийку?

– Кто такая? – удивился деревяшка.

– Ну, эта, «Мужчины не платят».

– Рассматривается в положительном обороте с одобрительного ключа, – проскрипел, не отрывая рожи от бумаг, руководящий дырокол.

Эдик опал, как член-корреспондент зарубежного органа, в экстазе и от наскочившей валом смелости, кипящей в молодой крови, брякнул:

– Хочу еще одну.

– Как фамилия? – автоматически отработал кадровик.

– Сериалку.

– Как зовут?

– Условное название «Остаться в Ж. Часть 3». Сто серий… Двести.

– Почему «3», – поморщил крохотный лобик, с палец трупа, кадровик. – А два где, у врагов?

– Это так художественно говорится, три, – спешно подскочил мачо, почти припадая к держащей золотое стило ладони серьезного человека. – Так смешнее обхохочешься. Впериваются у нас на только «с продолжением», вот пускай лыбятся и гадают, где «один-два», если кого случайно заденет.

– Не глупо, – гукнул смотритель от главных. – Еще что есть из неглупого? А что это «в Ж». Что она, эта Ж, женщина, или, может…

– Сам пока не знаю, – млея от счастья сознаться, пропел М. – Станет известно в… двести седьмой серии. Начальство подскажет, если что.

– Забавно, – крякнуло деревянное лицо. – Пускай эта Ж будет пошире, попышнее, для нас, пожилых, понял? Для пожилых, понял? Пиши заявку.

– Бу-зде, – восторженно взвился Моргатый, почти клюкнул тухлую лысину и удалился, пританцовывая под еле слышную пока ангельскую мелодию золотых дублонов.

И спустился в газетную проходную. Здесь подозвал строгим жестом дурака в униформе, вохра, и строго, даже свирепо спросил:

– Ты кому это, шпиндель, до меня докладал об встрече?

– Чего! – встрепенулся в стойку смирно служащий. – Никак нет ничего никому.

– А как этот какой-то приходил к нашему обозревашке научной, дурил недобитые мозги уголовной статьей об высшей силе?

– Никому! Ни одиным словцом. Вот те… вам. Истинный, – сжался вохр.

– Черт, – удивился Эдик, – не пойму чертей. «Вроде не косит», – подумал. – Лады, закапай, служивый, в свою пипетку. Ты носишь, если хочешь донести живой, мне важное, а я гляжу, куда дальше. Уговор?

– Сеструхиной жизнью… – укусил Горбыш палец.

– Ладно, ладно, – улыбнулся бздуну мачо. – Я тебя насквозь просветил. Вижу, свой. Свои мы с тобой, – приравнял он, как любил хохмить, медведя и пчелку.

Тут вдруг в вестибюле раздался изрядный скандал. Вбежала растрепанная и одетая, как гнилая капуста, бабенка и начала рваться болонкой на поводу через турникет, визжать и попыталась сорвать с престарелой, трясущейся в пропускнике Ираиды фамильную брошку с ложным турмалином. Кто бы узнал во впавшей в малиновый звон разрушительнице покоя печати симпатичнейшую Альбину Хайченко: кроме самой – никто. Сегодняшний хороший денек «адмиральская» дочь сочла подходящим вот для чего.

Раньше, во времена глухого газетного упадка и упорной неразберихи, поливаемой фонтанами бледных, нищих, никому не нужных строк на жевано-желтой, пятой переработки бумаге, Альбинка свободно, особенно в дни не выданной как всегда зарплаты, свободно прорывалась через турникет бывшего мужа, обозревателя Сидорова: делала этому козлу хорошую козу, громкой громилой скандалила и била подвернувшимися папками зазевавшихся сотрудников, чем разряжалась от накопленных «электродов». Маленьких злых безголовых головастиков, плавающих вольным стилем по Альбинкиной крови внутри, от шеи и к пониже спины. И теперь пришло время спа-процедуры, и Хайченко отправилась в орган заодно бить рожу проститутке пера Фирке, из письменного отдела, как она от кого-то из телефонных добровольцев слышала – нынешней пассии слабосильного, убогого ее погубителя. И еще дешевой, потому что кто же из порядочных будет «за так» потакать бесполезному обозревателю увядающих бабьих дней. И еще хотела для чего-то порвать той трусы. «Если она, конечно, окажется, к счастью, в трусах», – задумала Альбиночка.

Но в этот раз прорваться погромщице ни чертяшки не удалось: здоровенный белокурый красавец лось с лицом идущего в бой торпедоносца обхватил железной клешней скандалистку за бывшую талию, подволок в подсобку за пропускником, бросил, будто тут же хотел растерзать на сладкие части, на топчан в позу сидя и, глумливо ухмыляясь голодным загорелым крокодилом, спросил:

– Чего заявилась? Кого тебе еще?

Выслушав, как проповедь опоздавшего в канон апостола, связанные подсевшими связками крики и визги истерички, крокодил неожиданно брякнул: