Вся воля экипажа сейчас сосредоточена на одном: выйти на цель. А это не так просто. Мне хорошо известно, что точка для сброса боеприпасов должна быть обозначена пятью кострами, вытянутыми в прямую линию. Но партизаны разводят костры по-своему: в ямках, для того чтобы сигнальные огни можно было увидеть только сверху. Достаточно лётчику хоть немного «промазать», и он рискует не увидеть этих костров.

Скорость наша — ровно четыре километра в минуту; по расчетам мы должны быть уже над целью, а костров всё нет и нет. Набираю высоту, чтобы увеличить площадь обозрения, но под крылом всё та же картина: леса да болота, болота да леса и редко разбросанные между ними маленькие, будто притаившиеся деревушки. Посоветовавшись со штурманом, решаю проверить себя ещё раз: у нас есть резервный ориентир — озеро, к югу от цели. Его-то мы уж никак не пропустим, если только вообще не сбились с маршрута.

Разворачиваемся по направлению к югу. Все в порядке: десйть минут полета — сорок километров расстояния, — и вот оно, озеро. Отблеск его отчетливо виден на фоне чёрного леса. Ложимся на обратный курс, снова летим десять минут, находим расчётное место и начинаем закладывать один вираж за другим: ошибки здесь быть не может! Вот наконец и костры: раз, два, три, четыре, пять — всё, как было условлено.

Даю команду:

— Приготовиться к сбросу!

В кабине темно, как в погребе. Натыкаясь друг на друга, штурман, механик и радист подтаскивают ближе к двери стокилограммовые тюки. Вдруг у меня за спиной раздаётся истошный крик:

— Ты что, очумел? Пусти!.. Нашёл время для шуток!

Второй пилот вскакивает и бежит в кабину выяснить, что случилось. С тревогой оглядываюсь на него, вижу — идёт, смеется. Узнав, в чём дело, я и сам не могу удержаться от смеха, несмотря на всю серьезность положения.

Оказывается, когда при первом заходе на цель стали сбрасывать мешки с обмундированием для партизан, радиста в темноте сбили с ног. Он упал, провалился между мешками и запутался в них. Бортмеханик на ощупь нашёл сапог и стал тянуть его к себе — ему показалось, что лопнул мешок с сапогами. Что делать? Конечно, надо сбросить сапог вниз, рассветёт — партизаны найдут. Вот и потащил бортмеханик радиста за ногу сбрасывать за борт, а тот испугался и заорал благим матом.

Делаем второй заход на цель, нажимаю сигнальную кнопку, слышу за спиной команду:

— Раз, два, отправили!

Я отчётливо представляю себе, что происходит. Мешки летят за борт: срабатывает автоматическое устройство, освобождённые от чехлов парашюты раскрываются, и груз, покачиваясь под белым куполом, плавно опускается туда, где его ждут с нетерпением. После того как груз сброшен, экипаж втягивает обратно в кабину фалы с прикреплёнными к ним парашютными чехлами и закрывает дверь.

Операция сброса подходила к концу. На борту оставалось ещё несколько мешков и радиостанции, как вдруг стрелок докладывает, что над нами появился фашистский истребитель с включёнными бортовыми огнями. Значит, обнаружили! Нужно маневрировать и уходить подобру-поздорову. А как же оставшиеся мешки и радиостанции? Нет, задание должно быть выполнено до конца!

Даю продолжительный сигнал — сбрасывать, сбрасывать всё с последнего захода. Посылаю второго пилота в кабину на помощь, а сам остаюсь один крутить штурвал. Вижу пунктир огней. Это пулемётная очередь — гитлеровский стервятник бьёт по нас. Слышу за спиной стрельбу — это огрызнулся наш стрелок; молодец, не растерялся!

А ребята действуют вовсю: мешок за мешком летит за борт.

Жмусь к земле, стараясь уйти от неприятельских пуль, от фашистского лётчика; он на истребителе не осмелится летать над самыми макушками деревьев, как делаю это я, — побоится врезаться в землю. Трассирующих огоньков больше нет, значит, и в самом деле мы ушли от преследования. Опасность миновала!..

В кабину возвращается второй пилот. Струйки пота стекают у него по лицу; сейчас он уже не смеётся, напротив, он бледен, губы дрожат.

— Что ещё случилось? — спрашиваю его.

Пилот не может выговорить ни слова. Наконец с трудом произносит:

— Механика нашего… Яши Петрова… нет в самолёте…

Я не поверил своим собственным ушам:

— То есть как это нет механика? Где же он?

— Выпал за борт вместе с мешками!

Я обомлел. Затем лихорадочно пытаюсь что-нибудь придумать. «Может быть, он ещё не свалился?.. Может быть, его можно спасти?» — проносится у меня в голове.

Отдаю штурвал второму пилоту. Подсвечивая себе путь карманным фонариком, направляюсь в грузовую кабину. Первое, что бросается мне в глаза, — это наша пропажа: бортмеханик Яша Петров лежит, распластавшись на полу. Бросаюсь к нему, начинаю тормошить.

Но радист с силой хватает меня за локоть, предупреждающе кричит:

— Командир, не троньте его!

— Что с ним? — недоумеваю я. — Жив он?

— Живой. Спит, и всё!

Спит!.. Это уж совсем непонятно. Но тут всё разъясняется. Радист рассказывает, что одна из фал грузового парашюта захлестнула Яшу под колено, а тюк увлёк его за борт. Едва успев крикнуть, Яша камнем полетел в ночь. Глянув в раскрытую дверь, штурман остолбенел — механик болтался под самолётом, упираясь локтями в дверной проем. Штурман с радистом уцепились за фалы и тянули их к себе, пока не подняли Яшу к борту машины. Затем схватили его за руки и благополучно втащили обратно в кабину.

Бортмеханик был невменяем, он озирался по сторонам и, ероша свою заиндевевшую шевелюру, всё время повторял:

— А где же моя шапка?

Шапки не оказалось — она отправилась в Пинские болота, а Яша тут же рухнул на пол и уснул.

У меня отлегло от сердца: Петров — парень здоровый, его железный организм, конечно, легко оправится от пережитого.

— Ладно, пусть спит, — сказал я радисту, — обойдёмся пока без механика.

Вспомнилась при этом юность, как я мечтал попасть на флот, начитавшись морских рассказов, особенно Станюковича. Во времена парусного флота матросы, прежде всего марсовые, которым по долгу службы приходилось лазать по вантам, частенько падали с кораблей в воду, и тогда раздавалась тревожная команда: «Человек за бортом!»