Пришлось им на целый день задержаться в роще отвернувшихся от морского ветра приземистых деревьев. Их листва защищала глаза от прямых лучей солнца.

Миновав густые сады, песчаные холмы, наливавшиеся новым урожаем поля и тучные стада на холмах, они вышли наконец к стенам священного для стольких народов города. Серые, сложенные из глыб иудеями, надстроенные римлянами, а затем крестоносцами, они чернели узкими бойницами и были увенчаны зубцами, подобными широким щитам, что поверх земляных валов ставило османское воинство.

Сразу за сводами ворот пошли узкие, как трещины, улочки, стиснутые каменными, кирпичными, сложенными из плит стенами, нависающими над узкими проходами. В ушах звучал непрерывный многоголосый вопль. Казалось, в этом городе никто не говорит, не шепчет, а только кричит. Разносчики воды, продавцы свечей, ладана, масла, крестиков, распятий, торговцы четками, позлащенными изречениями из Корана, исполненными на пергаменте в виде дома, корабля или мечети. Все, что десятилетиями будут хранить как святыню многочисленные паломники в тысячах фарсахов от Иерусалима, расхваливалось на множестве языков во все горло, даже если покупатель стоял рядом, — надо, чтоб и другие слышали. И чем дешевле был товар, тем громче кричали о его достоинствах. Если бы стены не глушили, не разделяли эти вопли, ничего, наверное, нельзя было разобрать.

Никого здесь это не удивляло, не раздражало, не коробило. Здесь никто не отрекался от своей веры, не кичился ею, не навязывал ее другим. Чуть не за каждым углом стояли мечеть, церковь, молельня или какое-нибудь святилище. Но один стоял на земле Иерусалима, и един был бог. Для иудеев, для христиан, для мусульман. Иерусалимлян различие вер не разобщало.

За очередным поворотом послышалось глухое, словно из-под земли, многоголосое пение. Зодчий приложил ладонь к уху и сошел с мула.

— Простите, земляки. Это поют наши монахи. Пойду к ним, поищу жилья и работы. Когда устроитесь, спросите у них мастера Вардкеса. Они скажут. Да хранит вас Господь! Не выходите у него из милости, мой спаситель! — С этими словами мастер приблизился к Бедреддинову стремени.

Бедреддину почудилось, что он хочет его поцеловать. Он резко натянул повод, и конь под ним, изогнув шею, заиграл и прянул. Перекрывая крики разносчиков и цокот копыт по мостовой, Бедреддин возгласил:

— Аллах, а не я ваш спаситель! Мы разыщем вас, мастер Вардкес!

Они остановили коней у мечети Аль-Акса. В странноприимном доме при мечети селились ученики медресе, паломники, приезжие улемы. Были в доме и трапезные, и помещения для занятий. А сама мечеть, построенная почти за семь веков до них халифом Абул-аль Маликом на месте ветхой юстинианской базилики, имела форму куба и стояла на обширном подземелье, освещенном лампадниками и полном богомольцев.

Управляющий доходами и имуществом мечети — мутевали — определил им махонькую келью на самом верхнем, третьем ярусе. Перед узким окошком торчал кусок минарета. Справа виднелась часть кровли. Ворковали голуби. Слышался плеск воды в источнике для омовения. И пять раз в день почти семь столетий подряд оглушительно взывал с минарета муэдзин:

— Ступайте на молитву! Идите ко спасению!

В Эдирне и в Бурсе привыкли они к разноязычью, к присутствию иноверцев. Но, пожалуй, нигде в целом свете не было такого разнообразия лиц, языков, вер, одежд, как в Иерусалиме. Арабы в белых бурнусах, халебцы и дамаскины в красных шапочках, индусы в желтых чалмах в непонятно каким образом раскроенных и намотанных балахонах, армяне в синих костюмах, грузины в чекменях, перетянутые в талии кожаными ремешками, византийцы в голубых сорочках и шерстяных безрукавках, славяне в холщовых рубахах, расшитых красным орнаментом, длиннобородые иудеи в черных халатах, подпоясанных пеньковой веревкой. Весь этот город жил паломниками. Встреча с судьей, с мухтасибом, следившим за порядком, с любым стражником здесь стоила как нигде дешево — все они довольствовались малой мздой, лишь бы она падала в их кисы часто. Главное, чтоб не дошел в иные края слух о корыстолюбии иерусалимских властей. Чужеземцев здесь берегли от мелочных обид и утеснений.

Если в Бурсе, а тем более в Конье, после первых прогулок и осмотра города Бедреддин редко выходил из медресе, проводя почти все все свое время за ученьем, то здесь он взял за правило часами бродить вместе с Мюэйедом по улицам, иногда возвращаясь в келью лишь под вечер. Они обошли мусульманские, христианские и иудейские святыни, прислушиваясь заодно к проповедникам и улемам, — искали себе учителя.

Первым делом побывали они в мечети Куббат ас-Сахра, о которой так много слышали с детства. Она была поставлена через пятьдесят шесть лет после смерти пророка, восьмигранная, покрытая легким серебристо-белым куполом. На скале, где, по священному преданию, был распят пророк Иса и откуда Мухаммад свершил свое небесное путешествие на сказочной кобылице Аль-Барак. Теперь на скале лежало ее седло и первоначальные записи Корана, а у входа в подземелье — щит Мухаммада, меч его зятя Али, копье царя Давида, насаженное на посох Моисея, хоругви, стяги, полотнища, реликвии былой славы, отшумевших битв и подвигов. Само место на скале, где, по преданию, стоял пророк, было ограждено позлащенной решеткой и отполировано сотнями тысяч рук, жаждавших прикоснуться к благодати.

Рядом с храмом у стены, припав к ее камням седыми мокрыми бородами, прикрыв глаза платком, рыдали старые иудеи. То была единственная уцелевшая стена Соломонова храма, что некогда стоял на том же месте, где ныне высилась мечеть. Из стран Магриба, из Кастильи, из немецких городов добрели сюда эти старики, чтоб оплакать судьбу народа, рассеянного по лику земли, ожидая в ответ на свои мольбы и слезы — откровения и свершения.

Прикоснувшись к овеянным легендами камням, паломники отвлекались на миг от каждодневной суеты, их мысли и сердца устремлялись к сути — к жизни, к смерти, к судьбе своей собственной, своих близких, своих народов.

У какой-то церкви Бедреддин с Мюэйедом постояли среди крестоносных могил. Две из них служили местом вечного успокоения иерусалимских королей-братьев Готфрида Бульонского и Болдуина Первого. Некогда пришли они сюда во главе войска, чтобы овладеть гробом пророка Исы, коего, как все христиане, считали одной из ипостасей бога. Сгинули короли, не осталось в помине крестоносцев. А гроб Исы стоит, как стоял, под сводами храма.

Люди всех вер стекались в этот город в чаянии чуда: Господи, сделай то, чего быть не может. Множество паломников искали исцеления от телесных недугов и от душевных ран, жаждали забвения и утешения, надеялись на прощение за совершенное зло, за содеянный грех.