Почтительней всех обращался к Бедреддину рыжеволосый кривоногий туркмен, как понял Бедреддин, табунщик или объездчик коней у одного из туркменских беев в Халебе. Однажды вечером он решился спросить Бедреддина о значении звезд и их сочетаний. Был он неграмотен, но небо знал отлично, как все кочевники, в особенности чабаны и табунщики. Только звезды именовал не по-ученому, по-арабски, а по-своему, по-тюркски. Неподвижную звезду, указывающую на север, звал Золотым Столбом, большой ковш из семи звезд — Семью Ханами, Зухру, которую римляне именовали Венерой, — Утренней звездой.

На последней стоянке перед Халебом Бедреддин, пообедав, вышел во двор караван-сарая. В стороне от источника табунщик чистил своего коня. Управившись с работой, подошел помыться. Глаза у него ввалились, будто провел он без сна много ночей.

— Завтра вечером отдохнем в Халебе, — приблизившись, сказал Бедреддин. — Аллах милостив.

Табунщик вытер лицо ладонями, огладил рыжую кольчатую бороду.

— Воистину, милостив, ваше степенство. Ничтожному туркмену даст на корм коню, почтенному мулле — на сытный обед.

Бедреддин всполошился. Как он был невнимателен! Заслушался собственным красноречием и не приметил, что собеседник голоден, не пригласил его разделить харч. Он кинулся в караван-сарай к Мюэйеду. Потребовал золотой динар. Мюэйед заартачился. Не оттого только, что жаль было золотого, а потому, что не годится путнику хвастать золотом. У них было всего двадцать золотых динаров, но вставший на путь разбоя лиходей мог погубить душу и ради одного!

Бедреддин был, однако, так возбужден, что Мюэйед, поворчав, сдался.

Табунщик сидел на корточках за воротами, прислонясь спиной к стене. Прищуренные глаза его глядели на рыжеватую степь в сторону Халеба.

Увидев протянутую руку Бедреддина и в ней золотую монету, туркмен встал, сложил на груди руки.

— Нет, досточтимый мулла, я его не заработал. А побираться, пока целы руки-ноги и есть голова на плечах, у нас мнят позором. Не обессудь!

— Но ты голоден. Преломи с нами хлеб!

Туркмен вскинул голову:

— Нет, досточтимый мулла. Наш род идет от серого волка. А у волка от голода голова не кружится. Завтра мы будем в Халебе.

Бедреддин настаивал. Табунщик усмехнулся:

— Спаси тебя Аллах, досточтимый мулла. Ты человек ученый, небось слышал: голод — источник понимания. А оно потребно не одним улемам!

Поклонившись, он решительно направился к воротам, давая понять, что разговор окончен.

Такой вот дикий попался туркмен. Даже не попрощался толком. В Халебе караван остановился на площади перед цитаделью. Покуда Бедреддин с Мюэйедом, задрав головы, глядели на стены крепости, вздымавшейся над городом, как неприступная скала, где гнездятся хищные птицы, табунщик исчез в толпе.

Приближаясь к Дамаску, услышали они, что в городе чума. Тех, кто вошел за его стены, никуда не выпускают. Купцы-дамаскины в тревоге заспешили домой. Положась на волю Аллаха, последовали за ним и дервиши. Но армянские строители призадумались. Было над чем подумать и Бедреддину с Мюэйедом: они ехали в Дамаск не молиться и не оплакивать мертвецов, а овладевать науками.

Решили изменить путь: вместо Дамаска отправиться в Иерусалим, невзирая на опасность стать жертвой разбойников. Вместе с ними отправились и армяне. В пути к ним прибились застрявшие в придорожных караван-сараях еще несколько путников, в том числе две арабские семьи с женами и домочадцами, страшившиеся чумы больше, чем грабителей.

К вечеру второго дня, когда закат уже окровавил спины холмов и они спешили до темноты укрыться за показавшимися из-за поворота каменными стенами караван-сарая, сбоку из бурьяна взвились вверх веревочные змеи. Бедреддин с Мюэйедом очутились в придорожной пыли. Какие-то люди в бараньих шапках, с бородами, повязанными куском ткани, скрутили им за спиной руки, схватили под уздцы их лошадей. Армянские подмастерья от неожиданности взялись было за оружие. И тут же пали под сабельными ударами. С отвращением почувствовал Бедреддин, как беззастенчивые чужие ладони шарят у него за поясом, под мышками.

Им развязали глаза в глинобитном, похожем на конюшню помещении. Через открытую дверь в обнесенном стенами дворе виден был очаг с котлом на цепи. Слышались негромкие голоса. Где-то рядом хрупали и перебирали ногами кони. Пахло конским потом, дымом, полынью, вареной убоиной. На возвышении у дальней стены, тускло освещенной плошками с салом, сидели за трапезой трое. Один, по видимости главарь шайки, всмотревшись в лицо Бедреддина, приказал:

— Развяжите!

Сошел с помоста, раскинул руки и, приближаясь, воскликнул: