— Где взял марафет? — Генка проводил разбор с крыльца, свысока. Все уже привыкли, не удивлялись. А как иначе? Братец Кролик заглянул в Генкины прозрачные глаза, разом оборвал истерику, сник.

— Угостили меня, угостили. Нельзя было отказаться, никак нельзя. Меня кент с друганами сняли возле ресторана, потом к ним на хату поехали, там и… Ну там такое дело, нельзя было отказаться. Рыло начистили бы и денег не дали…

— Кто ж это на тебя польстился-то? — равнодушно, походя удивился Лис. — Ты ж не моешься никогда и кровь у тебя гнилая… А колёса на кармане? На которых с Вонючкой кайф ловил?

Братец Кролик оцепенел от неожиданности, попробовал было рыпнуться ещё:

— Как-кие колёса?!!

Генка устало взмахнул короткой рукой:

— Кончай базар. Я тебе в тот раз говорил: последнее предупреждение. Теперь иди. Живи хоть сам, хоть под кого другого подавайся. В обиде не будем.

— Лис, ну я больше не буду! Вот те крест! Не буду!!! Завяжу!!! — теперь в глазах, на лице настоящая паника. Идти Кролику некуда. Как и всем остальным, живущим сейчас на этой заброшенной базе отдыха какого-то давно развалившегося завода. Нет у них никакого другого места, другого общества. У кого-то и родители живы, а идти — некуда. Но это не Генкино дело. Каждый выбирает сам.

— Уходи, такое моё слово… И ты, Игорёк, уходи…

— Я?!! Почему я-то?! Лис!!! — глаза крысомордой таксы, которую незаслуженно пнул хозяин.

— Объясню, — несмотря на утро, усталость навалилась тяжёлым комом, давила на грудь, мешала дышать. Генка сильно потёр грудину короткопалой ладонью. Чуток отпустило. — Для всех объясню. Вникайте и запоминайте. Вчера ты, Игорёк, мне Братца Кролика заложил. За так, за удовольствие смотреть, как я его сегодня гнать-честить буду. А если бы кто другой тебе, Игорёк, бабок предложил? Чтоб ты нас — меня, Лиса, продал? А?

— Да я… — придушенно пискнул Игорёк.

— Молчи. Я, когда маленький был, со мной не играл никто, понятно — почему, да? Так вот я и решил: буду на всех ябедничать, кто из садов что таскал, кто бьёт кого и всё, что подглядеть могу, — хоть взрослые меня хвалить станут. Мой отец разом всю эту задумку оборвал, сказал: пойду, разберусь с ними, коли так, но и тебе получить доведётся, ты помни: «доносчику — первый кнут». Я запомнил. И вы помните. Кто одного предал, тот и другого предаст. Будем ждать, пока Игорёк нас заложит? Ментам ли, ещё кому. Я — ждать не стану.

— Да я тебе, сволочь… — из глаз Братца Кролика выжались злые слёзы.

— Не здесь! — оборвал начинающуюся разборку Старший Лис. — Вы теперь вольные люди, идите в Озёрск или ещё куда, там и вопросы решайте… Вещи свои заберите. Нам тут чужого не надо!

Ждал, что кто-то вступится, скажет слово не за Игорька, так за Братца Кролика (Вонючка и Мокрый — его кореша). Никто не вылез, молчат, как умерли. Правильно, так и должно быть. Каждый сам за себя.

Слез с лавки, подошёл незнакомый пацан. Высокий, русый, одет бедно, но не с улицы, женской рукой чинено, смотрит на Старшего Лиса спокойно, исподлобья. В глазах нет ни удивления, ни жалости. Хорошо. А что есть? В глазах у пацана — серые сумерки, на самом дне плещется страх. Страх, ни к Лису, ни к сумеркам отношения не имеющий. Что такое? Может, замочил кого, теперь в бегах? Нам такого не надо. Парень на вид взрослый, может, четырнадцать уже стукнуло.

— Как звать?

— Сёмка. Семён. Фамилия Болотников.

— На кой мне твоя фамилия? — усмехнулся Лис. — Лет сколько?

— Тринадцать исполнилось.

Ну, это ничего. Если что, пойдёт через комиссию по несовершеннолетним. Это ничего. Это — годится.

— Откуда идёшь?

— Из дома.

— Пошто так? Родители живы?

— Обрыдло всё. Родни — полный комплект. — Сёмка пытался говорить короче, отчего понятным образом страдала связность его речи. Пацаны с утра предупреждали: Старший Лис матюгов не любит. Особенно когда Младший и Большой неподалёку. Если можешь, старайся без матюгов. Хоть для первого раза. Сёмка старался.

— Отец пьёт без просыху. Младших трое. Мать да сестра ейная. Всё. В школе — дурак, дурак. Сухо, как жесть на солнце. Не могу больше.

— Искать будут?

— Не. Кому? Мать при младших, папаня — как меня звать, не вспомнит, тётка — головой скорбная. Я писульку оставил, чтоб не искали и милицию не теребили.

— Как про нас прознал?

— В Озерске слыхал, и на трассе, когда с маткой картоху продавали.

— А здешнюю лёжку как нашёл?

Вместо Сёмки ответил Шатун — смешливый, по-глупому злобный пацан лет двенадцати, любимым занятием которого было ловить голубей и отрывать им лапки.

— Он за мной от самого Озёрска хилял. Я на базаре человеку сказанул, а он услышал и пошёл. Шесть километров пёхом и на автобусе подбросили — он всё рядом был, а я и не заметил ничего. Особливо в автобусе — как влез-то, что я не видел?! Я не верил, мы уж с пацанами собрались сунуть ему раза, чтоб не брехал, но он всё по достоинству обсказал, что я делал, что говорил, под какой берёзой штаны расстегнул — взаправду видел.

— Как это ты? — с любопытством спросил Лис.

— Я — лесной, — без тени куража ответил Сёмка. — Дома всегда край был, считай, в лесу да на речках-озёрах вырос. Могу прятаться так, что зверь не увидит. Человек — не зверь. А этот, — кивок в сторону Шатуна, — вообще никуда не смотрел. Я мог рядом идти, он бы не заметил.