— Чего это у вас, Валька, тут коврик лежит? Раньше, вроде, не было.

С тех пор и повелось — Коврик. Ноги выправились, ходит почти нормально, только когда бежит, зад маленько на сторону заносит. Пока тощий был да облезлый, Чурки в его сторону и не смотрели, а как округлился да залоснился…

— Да вон, гляди, Лис, — позвал Вонючка. — Ёська-то сам с пруда идёт. А в банке, должно, тараканы.

Ёська присел у стола, заглядывая в свою банку, Генка вытянулся на кровати, уронил голову на подушку, подпёр рукой, чтобы видеть брата. Белый, рыхлый, под глазами синие полукружья, на шее и кистях — отёки.

— Ты с Валькой занимался?

— Занимался, когда ты спал ещё. Только он букварь не хочет, мы с ним энциклопедию читали и «Чудеса света». Там картинок много.

— Ёська, — устало сказал Генка. — Я ж тебе сто раз объяснял. Надо «Букварь», чтоб он не просто буквы складывал, а хоть что понимал.

— Да не хочет он «Букварь» этот! — с обидой выкрикнул Ёська. — Как его заставишь? Он же упрямый. Да и неинтересно ему. Третий год — одно и то же!

— Да я, что ли, виноват, что он такой тупой! — заорал в ответ Генка. — Научится — пусть хоть «Войну и мир» читает!

— А что это — «Война и мир»? — тут же позабыв обиду, заинтересовался Ёська.

— Книжка такая. Толстенная. Один роман — четыре тома. У нас дома была.

— А про что?

— Не знаю, не читал.

— Я бы прочёл… Гена, знаешь что, давай Вальке хоть другой букварь купим. Я видел в магазине, красивый такой, с картинками. Ему опять интересно станет… Он же может, я вижу. Он уже букву «щ» запомнил. И с «ш» не путает.

— Ладно, уговорил, купим… Где все?

— Разошлись. Ты правда Братца Кролика погнал? И Игорька? Игорька — правильно. Он скользкий, как кишки. А Кролика — жаль. А кто тебе нужен-то?

— Никто не нужен. Никто мне на хрен не нужен! Хоть бы вы все разошлись. А ещё лучше — сдохли!.. И я бы тогда сдох…

Незаметно пробравшийся в комнату Коврик поднялся на задние лапки и с деловым видом принялся вылизывать Генкины щёки. Старший Лис схватил его за шкирку и отбросил в угол. Коврик обиженно взвизгнул и полез на колени к Ёське — жаловаться. Ёська прижал пёсика к себе, рассеянно поглаживал бурую шерсть, думал.

Вечерние посиделки происходили у костра, на берегу озера. Генка на костёр не ходил, отсиживался в своей комнате, в бараке. Была керосиновая лампа, но Генка её не зажигал, холил темноту. По дощатому потолку с обвалившейся краской метались оранжевые тени от берегового костра. Голоса слышались, как тихий морской прибой. Генка один из всех помнит, как ездили с родителями на море. Жили в дорогущем отеле, а купаться ходили за три километра, на дикий пляж, мать прятала Генку и Вальку от людей, отец злился, орал, каждый вечер приходил пьяный. Отдыхали…

Ёська и особенно Валька костёр любили. Валька пялился на огонь бездумно, молчал, и глаза у него в эти мгновения становились похожими на глаза диковинной древней рыбы. Ёська елозил, пересаживался с места на место, задавал вопросы, на которые никто из пацанов ответить не мог.

Рассказывал Гусь, тормозной, в общем-то добродушный пацан с длинной, жилистой шеей и маленькой головой. Рассказчиком Гусь был никаким, мямлил и повторялся, но отличался от остальных тем, что охотно вспоминал минувшую, деревенскую жизнь. Большинство бригадных мальчишек события своей жизни вспоминать не любили.

— Меня ваще-то Ванькой зовут, Иваном. Вот и свина моего так звали — Иван. Я его с малолетства, с порося выходил. С маленького, говорю, ещё — поросёнка. И такой он с самого раза был смышлёный, что даже люди удивлялись. Всё понимал, лучше собаки. И ходил за мной, как собака та же. Вот как Коврик тот же. Ходил он, говрю, за мной, а я его всяким штукам учил. Ну вот говрю ему: умри, Ванька! — а он упадёт на бок и ноги кверху поднимет. Или скажу: копай! — он сразу рылом в землю. Очень умный поросёнок был. И весёлый такой! Палку приносил играть, как собака…

— Брешешь! Вот это — брешешь! — перебил рассказчика Шатун. — Не бывает, чтоб свинья — палку. У неё ж там — пятак.

— Ну и чего ж — пятак! — обиделся за поросёнка Гусь. — Он, если хочешь знать, даже корыто своё в пасти тащить мог. К крыльцу приносил, когда жрать хотел. Вот какой умный был! А ты гришь! А палка — это ему ваще раз плюнуть! Я ему в пруд кидал, так он и из пруда тащил. И ходил за мной по пятам. Куда я пойду, туда и он. Люди так и говорили: вон, глядите, два Ваньки идут…

— А чего потом-то? Чего с ним стало? С Ванькой-то? — тихо спросил Ёська.

— Ну, чего? — как бы удивился Гусь. — Вырос он, здоровый хряк стал. Зарезали его, чего ж.

— И не жалко тебе было? — звенящим голосом спросил Ёська. — Он же с тобой был…

— Ну, жалко… — теперь Гусь вроде бы смутился, но чувства плохо пропечатывались на его невыразительной, грубо слепленной физиономии, и ничего нельзя было сказать наверняка. — Как жалко-то? Куда ж его девать-то? Ему ж хряпы [50] в день полпуда надо. Это ж деревня, скотина там… Чего ж ваще делать-то?