— Да ладно, ладно, — согласился отец Маринки. Мрачный, сутулый Варенец ему в целом даже нравился, хотя за несколько лет он так и не сумел понять — каким образом и на какой основе дружит с ним Марина. — Не все же такие балаболки, как ты. Кто-то и молчать должен.

В комнате Варенец медленно, как отогревающаяся после зимы ящерица, начинал своё движение к столу.

— А как же, Тарасик… — начала было мать, но запнулась на полуслове, потому что сын плавным, хищным движением метнулся вперёд и зарылся в коробки. Вернувшуюся в комнату Марину он даже не заметил.

— Слышь, Младший Лис, а где этот, Вилли твой?

— А зачем тебе Вилли, Мокрый? — переспросил Ёська, насторожённо блеснув глазами. — Если про замки, то даже и не думай. Не пойдёт Вилли воровать. Будешь уговаривать — Генке скажу.

— Да надо больно! — огрызнулся Мокрый. — Мне спросить его надо. Про другое совсем.

— Ну, если про другое, тогда он с Герасимом и Валькой. Они за баней дрова колют, а он смотрит, чтоб не покалечились. Генка решил попробовать печку восстановить в большом бараке, чтоб топить. Новый Сёмка говорит, что может ходы прочистить, щели замазать и всё такое. Буряк с Костиком ему помогают…

— Да ладно, ладно… — видно было, что словоохотливость Ёськи утомляет собеседника. — Пойду к бане. — Мокрый высморкался, отряхнул пальцы и пошёл прочь, загребая ботинками сосновые иглы, перемешанные со снегом.

— Мокрый! — крикнул вслед мальчику Ёська. — Может, тебе платок носовой завести? Знаешь такое?

Мокрый вздрогнул всем телом, оглянулся, но не увидел в блёклых Ёськиных глазах даже тени насмешки.

— Пробовал. Не годится мне. Гниёт что-то там внутри и течёт всё время. Не таскать же простынь с собой…

— Тоже верно, — грустно согласился Ёська.

За покосившейся баней Валька с Герасимом довольно ловко, в два топора кололи уже распиленные на чурбачки брёвна. Время от времени обмениваясь радостным мычанием, они с гордостью посматривали на всё увеличивающуюся кучу дров. Вилли, мальчишка ростом с Герасима, но в два раза уже, сносил наколотые дрова под уцелевший навес и складывал в аккуратный штабель. После каждого прохода он хлопал в ладоши и весело восклицал: «Молодец, Валька! Молодец, Герасим! Здорово у вас получается!»

— Вилли! — позвал Мокрый. — Подь сюда на минутку!

— Я тебя слушаю, — внимательные серые глаза, гладкий голос. Именно так — гладкий. А у всех остальных пацанов в бригаде — голоса шершавые, как необструганная доска. Ещё гладкие голоса бывают у дикторов в телевизоре.

— Ты вот что скажи, Вилли. Как тебя по правде-то звать? Ну, сначала. Как ты Старшему Лису говорил? Уильям?

— Нет, Уильям — это уже сам Генрих придумал. По созвучию. А Вилли — сокращенное от Уильям.

— Ну, а на самом-то деле, блин, как?! — теряя терпение, переспросил Мокрый. Гладкий Виллин голос раздражал его до бескрайности. Хотелось дать в нос, чтобы согнулся с писком, захлебнулся кровавыми соплями. Нельзя. Старший Лис за Вилли в порошок сотрёт. Ещё бы — такая ценность, любые замки открывает. Золотой мальчик.

— На самом деле меня зовут Уи. Но вам, по-видимому, не очень удобно это произносить. Сочетание двух гласных звуков…

Не говоря ни слова, Мокрый отвернулся и пошёл, почти побежал прочь, сжимая кулаки.

— Молодцы, Герасим и Валька! — донеслось сзади. — Продолжаем, мальчики, продолжаем!

Мокрый грязно выругался и вытер снова выступившие сопли ладонью.

— Лис, у меня для тебя сказка [65] есть.

— Какая сказка, говори.

— Скажу. Только ты мне сперва пообещай: если сказка стоящая, то и ты мою просьбу выполнишь.

— Ты что, сопливый, шантажировать меня надумал? — вид и лицо Старшего Лиса не предвещали ничего хорошего. Однако Мокрый, вопреки всему, не дрогнул.

— Нет, я того слова не знаю. Я торгуюсь. Продать ту сказку хочу.

— Ну ладно, — Лис усмехнулся, остывая. В самом деле, по законам того мира, где они живут, Мокрый ведёт себя правильно. Всё покупается и всё продаётся. Не он так устроил, чего ж на него за это наезжать? — Покажи товар, там решим.

— Ну так что, если товар стоящий, уважишь просьбу-то? — мальчик упрямо стоял на своём.

— Говори просьбу, — сообразил Старший Лис.

— Позволь Кролику вернуться. Пропадёт он. Сядет на наркоту, сдохнет быстро. У него же папаня наркот был…

— Не знал. Так он же и так… — Генка скрывал это даже от себя, но где-то в глубине души был рад, что Мокрый просит за Братца Кролика.

— Не, он не сидит. Не сидит, я знаю. Он правду говорил, компанию поддержать, чтоб за своего, и ещё раз позвали. А колёса — это он нам с Вонючкой принёс, побаловаться. Дают задарма, кто ж не возьмёт? А сам он — нет, только травку или марафет редко, когда угостят, он же понимает, что ему нельзя, он же сын наркота…