Неизвестно, что больше помогло, мольбы или все же сила камней, но неуклюжий крейсер понемногу отставал, словно толстяк колбасник от шустрого воришки, и, наконец, повернул назад.

Оставив их без законной добычи и с уродливыми обожженными пятнами на бортах и палубе.

К вечеру Гиря был пьян в зюзю. И безбрежно щедр. Он пытался подарить подельникам свою любимую шляпу, боевое копье и толстую золотую цепь со свистком, символ капитанской власти.

Но и Знат и матросы от щедрых даров почему-то упорно отказывались, пытаясь найти себе занятие как можно дальше от бродившего с бутылью в обнимку капитана.

К тому времени, как карбас, менявший название по прихоти Гири едва ли не пару раз в месяц и звавшийся сейчас "Смерч", бросил якорь в тайной бухточке маленького островка, где у пиратов было надежное убежище, капитан опротивел всем просто до отвращения.

Потому никто и не пошел за Гирей, когда он не захотел лезть наверх, на скалу, где еще его предшественник построил надежное укрытие, по лестнице спущенной цепким юнгой. Знат только проследил сердитым взглядом, как капитан, пошатываясь, направился к густым кустам, громогласно сообщая, что эти подлецы обидели доброго человека и ему противно жить с ними в одном амбаре.

Однако даже шага вслед не сделал, не в первый раз, проспится и приплетется. Зато не к чему будет придраться… а что не хватит двух-трех бутылок поддельного гномьего пойла - так они и без того слишком долго облизывались, глядя, как он наливается в одиночку.

– Сюда идет один из пиратов, - из кустов, неслышно ступая походкой опытного охотника и следопыта, выскользнул Азарил, - похоже, сильно пьян, что будем делать?

– А что положено делать с пиратами?
– высокомерная злоба скривила лицо графа Данжерона, и его рука привычно скользнула к рукояти кинжала.

– Сначала посмотрим, что за человек, - хмуро глянул на него герцог, расстроенный событиями последних часов.

Вернее, отношением Милли к его попыткам за ней ухаживать. Взгляд магини становился холодным и безразличным, едва он пытался выказать ей хоть на каплю больше внимания, чем другим девушкам. Хотя… Тайлихон, соизволившая сообщить спутникам, что они могут звать ее просто Тай, не нуждалась ни в чьем внимании, кроме мужа.

А Церцилия весь вечер упорно пыталась флиртовать с Райтом, строила ему глазки и рассказывала последние сплетни, придвинувшись настолько близко, что лже герцог мог бы без труда заглянуть в декольте её нижнего платья. Если бы захотел.

Но Райт обращался с графиней так, словно был зеркальным отражением Милли, и Дорд, заметив это сходство, только горько ухмыльнулся. Говорил как-то Гизелиус, мол, всё, что мы сеем, когда-то возвращается к нам, тем или иным путем. Иногда почти зеркальным, иногда изуродованным до неузнаваемости, но покопавшись, всегда можно найти, что из чего выросло. Жаль, задумываются об этом люди слишком поздно.

Да и какая юная женщина, отдавая нежно любимому ребенку все самые сладкие кусочки, станет рассуждать, откуда берутся бесстыжие бородатые мужики, отбирающие у стареньких матерей последние монетки на кружку вина?!

Вот и ему, похоже, аукнулось его пренебрежительное отношение к назойливым барышням, хотя он вовсе не хотел их обижать. Просто никогда не умел, как некоторые придворные франты, часами с самым умным видом щебетать с прелестницами ни о чем.

И хотя иногда даже завидовал такому уменью, в глубине души точно знал - это не для него. А елейная фраза - Ах, этот граф такой лапочка!
– услышанная от одной из восторженных поклонниц пустой болтовни, только убедили герцога в собственной правоте. Кем, кем, а вот лапочкой Дорд совершенно не желал становиться.

Потому никогда и не станет притворно хмуриться, с деланной скромностью опускать ресницы и лукаво подмигивать толпе дам различного возраста, неизменно собирающейся вокруг таких болтунов. Что-то во всем этом есть от презренного лицедейства, от дешевых лживых улыбок и слез бродячих комедиантов, каждый вечер разыгрывающих перед новыми зрителями старую пьесу.

Нет, судить их он тоже не собирался, просто всегда отлично знал, ни отец, ни дядя никогда не опустятся до подобных ужимок, следовательно, и ему не пристало… да никогда по-настоящему и не хотелось.

Зато теперь, когда герцог был готов для одной-единственной девушки и байки рассказывать и песни петь… и даже мишкой танцевать - с прискорбием выяснилось - ничего такого он не умеет.

Вот и оставалось Дорду лишь самое простое, отдать последнюю рубашку, чтоб любимая не простыла, да все время держать ее в поле зрения, и быть наготове в случае опасности встать перед врагом с кинжалом в руке. А если потребуется, то и жизнь отдать, лишь бы с ней ничего не случилось.

– Пьяный - это просто замечательно, - каверзно заухмылялся Брант, - я сам с ним поговорю… молчите и поддакивайте. Шерт, если вам такое не под силу, идите… погуляйте по берегу… полюбуйтесь звездами.