— Он опять это сатанинское племя защищает, — проворчал ишан. — Испортили они ему голову, Каюм-ага.

— Где Галия? — наливаясь злобой, с угрозой спросил Каюм-сердар. — Ну-ка, Черкез, заставь говорить этого негодяя.

Черкез схватился за камчу, но на этот раз не успел ударить, Ратх метнулся в сторону и перелез через дувал.

Забастовщиков начали освобождать в мае. Новый генерал-губернатор Туркестана Суботич под натиском рабочих накануне выборов в Государственную думу распорядился выпустить из тюрьмы забастовочный комитет Закаспия.

Нестерова вывели из камеры последним. Обросший, в потрепанном костюме, без шляпы, проследовал он по гулкому тюремному коридору за конвоиром.

В кабинете начальника тюрьмы его поджидали полковник Жалковский и новый полицмейстер Еремеев.

— Садитесь, — предложил Жалковский.

— Спасибо, насиделся, — отозвался Нестеров. — Почти четыре месяца — без всякого разбирательства дела.

— А вы сидели и жаждали разбирательства дела и суда? — усмехнулся Жалковский. — Или вы считаете, что вас и судить не за что? Достаточно было завести дело по взрыву тедженского моста, и вы нашли бы себе вечный приют в Сибири.

— Значит, вы пожалели меня? — поинтересовался Нестеров.

— Не совсем так, — пояснил Жалковский. — Просто не захотели судить многих других граждан. Тронь вас — за вами вытянется целый хвост преступников, участвовавших в деле взрыва. К тому же намечаются выборы в думу: государь против того, чтобы всенародная выборная кампания отмечалась судебными процессами.

— Ну что ж, спасибо за откровенность.

— Распоряжением Туркестанского генерал-губернатора вы освобождаетесь из заключения, но… Как вы понимаете, господин Нестеров, в каждом, даже самом приятном деле, всегда есть свое «но». Словом, генерал-губернатор предписал вам покинуть Закаспий и Туркестанский край в двухнедельный срок. Вот, ознакомьтесь с соответствующим решением, распишитесь и можете быть свободны.

Нестеров вышел из тюремных ворот, остановился, чтобы оглядеться и вволю вдохнуть в легкие свежего майского воздуха. Запрокинув голову, он увидел синее-синее небо, зеленую листву деревьев и зажмурился.

Сначала ему показалось, что почудилось.

— Ванечка, здравствуй!

Теперь он увидел ее. Она, в белом летнем платье, в широкополой шляпе, словно легкая птица, подлетела к нему и кинулась в объятия.

— Аризель, милая, как я мечтал о тебе… Как я тосковал…

— И я тоже… И я… — всхлипывала она от счастья. — Я знала, что они сегодня выпустят тебя. Вчера вечером к нам пришел Гайк и сказал.

— Гайк? — удивился Нестеров. — Это ваш, армянский священник?

— Ну-да, а кто же еще! Он пришел и сказал… Ах, Ванечка! — тут же воскликнула Аризель. — Ты же ничего еще не знаешь! Сейчас расскажу все по порядку. Идем… Они перешли через дорогу и направились в слобод» ку, мимо кладбища. За кладбищенской оградой виднелись кресты и церковь, скрытая в кронах деревьев. Слободка начиналась от самой церковной ограды и тянулась на три версты к востоку, перекрещенная множеством улочек и переулков.

— Прежде всего, Ариль, скажи мне, когда выпустили тебя? — спросил Нестеров.

— Дней через десять, — ответила она. — Три раза вызывали на допрос, все время спрашивали о тебе. Кто ты, да что… Особенно изощрялся полковник Жалковский. Чем, говорит, вы связаны с этим бунтарем? Я ему отвечаю: «Это вы считаете Нестерова бунтарем, а он самый замечательный, самый интеллигентный человек!» Я ему сказала, что ты знаешь наизусть всего Онегина, много читаешь и мечтаешь стать начальником судебной палаты.

— Ты с ума сошла, Ариль! — захохотал Нестеров.

— А что я, по-твоему, должна была сказать? Что ты читаешь политические брошюры и не знаешь до сих пор письмо Онегина к Татьяне?

— Ты молодец, Ариль. Я все время думал о тебе я о нашем будущем…

— Будущем? — машинально спросила она и вновь защебетала: — Ванечка, я тебе еще должна сказать о многом. Я не знаю даже, как мы будем дальше жить. Арама освободили три дня назад. Ему сказали, чтобы через две недели его не было в Асхабаде. Мы уже ищем покупателя на дом… Уедем опять в Шушу, на родину…

— Значит, Араму тоже дали две недели, — проговорил раздумчиво Нестеров и спросил: — А как остальные? Воронец, Гусев, Заплаткин, Любимские…

— Редактор с женой уехали: их выпустили из тюрьмы еще в марте. Ксана давно в Шуше, и ждет нас. Об остальных я не знаю.

— А о Вахнине и Шелапутове ничего не слышала? Где они?

— Слышала, Ванечка! — оживилась Аризель. — Их не арестовывали… Вобщем, было так. Когда меня освободили, я пошла к твоей тетушке, чтобы спросить о тебе. Ну, о тебе, конечно, она не могла сказать ничего, потому что не знала даже где ты. А сказала, что вернулся Вахнин и приходил к ней: спрашивал о тебе. Потом я повстречала Шелапутова. Его я знаю. Он мне сказал, что они пишут кассационную жалобу на имя генерал-губернатора. Смысл жалобы такой: забастовочный комитет добровольно прекратил забастовку, а новые асхабадские власти воспользовались этим, коварно расправились с забастовщиками. Не знаю, подействовала ли эта кассация на генерал-губернатора, но я тогда не очень поверила в успех дела, и пошла к Гайку. Мама меня научила. Оказывается, Гайк был в очень хороших отношениях с генералом Суботичем, когда он был начальником Закаспийской области. Я пошла к Гайку и упросила его, чтобы он поехал в Ташкент к Суботичу.