Голый попытался разглядеть, нет ли там, внизу, чернорубашечников, но ничего не увидел. Метрах в четырехстах от них неслышно и суетливо копошились какие-то людишки.

— Странно, что они не выслали сюда дозора.

— Дозора? Так для этого надо оторваться от главных сил, а таких героев у них не водится. Кто станет торчать на вершине? Они могут защищать лагерь с ближнего боя. Вон, видишь, это не так трудно понять. А кроме того, они считают, что партизаны далеко, — и правы. Я их хорошо знаю. Не раз слышал и от стариков; они охотнее всего верят, что на позициях спокойно. Это основа их стратегии.

Мальчик сощурил гноящиеся глаза. — Надо дождаться ночи.

— Теперь гляди хорошенько, как мы пойдем, — сказал Голый. — Вот так, значит: отсюда вниз по этому уступу, затем пастбищем выйдем к шоссе вон к тем двум грузовикам — между ними метров пятьдесят. Часовой стоит около крайнего грузовика, и в темноте мы легко переползем через шоссе. Так как они убеждены, что лучше всего думать, будто на позициях все спокойно, они пропускают мимо ушей подозрительные шорохи. Но ручаться нельзя: на посту может оказаться солдат, который боится за свою голову чуть больше, то есть у которого совесть не совсем чиста, — такой часовой наверняка поднимет тревогу. Но и тревога не помешает нам перебраться через шоссе, потому что они откроют огонь в темноту, а может, и друг по другу. Мы тихо-мирно переползем дорогу и пойдем вон туда — вверх по тому склону, между двух дубов. А как отойдем метров на сто, тогда уж нетрудно будет договориться о дальнейшем.

— А когда спать? — спросил мальчик.

— Повторим урок еще раз — и на боковую. Слушай: вот этим уступом, по камням, пастбищу — прямо на шоссе, минутку последим за часовым — и по склону в горы. Двинемся, как только стемнеет, но до отбоя. Ночью они бдительней. Теперь твердо запомни дорогу и расположение постовых. Это тебе вместо ужина. Ну, а завтра в этом добром горном краю, среди этих райских пределов, у нас, полагаю, будет сытный завтрак: молоко, брынза, сметана, а может, чем черт не шутит, и картошка. Тсс! Тихо!

— Что такое?

— Забудем о еде. Гляди в оба! Туда — направо.

— Что там?

Голый впился глазами в какой-то предмет. Его острый взгляд следил за ним, веки вздрагивали, словно то, за чем он наблюдал, возбуждало все большее любопытство. Он выдвинул пулемет и потрогал затвор.

— Что там? — спросил мальчик.

— Ничего, — ответил Голый.

— Как это — ничего?

— Ровно ничего.

— Мы нападем на них? — спросил мальчик.

— А как ты думаешь?

— Никак не думаю.

— Сейчас и не надо ни о чем думать. У нас есть время — правильное решение придет само собой. План должен вполне созреть. Дискуссий не люблю.

— Я тоже.

— Придумаешь что-нибудь дельное — скажи.

— Постовых уже выставили.

Было видно, как внизу солдатам раздают ужин, к кухням подходят люди, уходят они с большими котлами, вокруг них собираются кучки солдат, а потом и они разбредаются, усаживаясь на камнях по обочине шоссе.

— Итак, постовые, — сказал Голый, — вон там, у грузовика, с той стороны — над кухней, с нашей стороны — внизу и чуть подальше…

— Ужинают, — сказал мальчик.

Голый поглядел на него широко раскрытыми глазами.

— Пришло время и нам…

— Ударим?

Голый сунул руку во внутренний карман кожуха и вытащил кусочек кукурузной лепешки величиной с детскую ладошку.

— Вот. Неприкосновенный запас.

Он разломил лепешку и быстро протянул мальчику кусок побольше. Мальчик заметил, но взял.

— Медленно ешь. Потихоньку, — сказал Голый. — А то в желудке кукуруза камнем ляжет.

Они с жадностью поглощали хлеб, неотрывно глядя на свои куски.

— Вкусно, ничего не скажешь. На свете еды много. И какой! Только вот далеко она от нас.

Мальчик медленно работал челюстями. Он закрыл глаза. Хлеб во рту крошился, слюна не шла.

— Глотка воды нет?

— Есть.

Мальчик взял фляжку.

— Все у нас есть, что только душа пожелает, — сказал Голый.

Шоссе перешли без осложнений. Дорога оказалась нетрудной и нестрашной, они знавали переходы потяжелей — через железнодорожное полотно, под носом дошлых немецких постов и темными и светлыми ночами. На этот раз ночь выдалась такая, какая требовалась, — не слишком темная и не слишком светлая. Просто досадно было покидать лагерь с пустыми руками. Где-то здесь провизия, оружие, боеприпасы. Но партизаны не рассчитывали на такой оборот дела, не подготовились к нему. Голый все же медлил: не пробраться ли в какую-нибудь палатку, не вытащить ли первую попавшуюся сумку — вдруг там буханка хлеба.

Они и сами удивлялись той легкости, с какой прошли по самой середине лагеря. Несколько раз они замедляли шаг, борясь с искушением раздобыть что-нибудь съестное. Но Голый отлично знал, что у палаток расставлены часовые и лагерь обходят патрули.

— Ладно, — сказал он, — полакомиться не придется. В мгновение ока они взобрались на холм над шоссе.

— А все-таки, — сказал Голый, — меня совсем не радует, что они так и не узнают про нас и проведут остаток ночи, по-прежнему веря, будто партизаны где-то далеко.