В тесном, темном помещении, на тонкой соломенной подстилке лежали шестеро партизан, тесно прижавшись друг к другу. Один оперся спиной о стену и глядел вперед неподвижным взглядом, его большие глаза глубоко запали.

Голый застыл на пороге. «Да живы ли они?» — усомнился он. Но взгляды людей уже были обращены к нему. Он вошел внутрь и чуть не наступил на теленка, неподвижно лежавшего на полу возле людей. Похоже, что он спал.

Скоро глаза привыкли к темноте.

— Как дела, товарищи? — спросил Голый.

— Как видишь! — ответил глухим голосом тот, что полулежал, привалившись к стенке, и закашлялся. Остальные опустили глаза.

— Давно вы здесь?

— Дней десять.

— Кто вас кормит?

— Никто. Раз в три-четыре дня принесет какая-нибудь хозяйка, что от домашних останется. У них самих есть нечего. А что ни день через село идут больные да голодные.

— Вижу, вы выздоравливаете?

— Да.

Тот, что сидел, закрыл глаза.

Первый тифозный вошел в сарай и, опершись дрожащей рукой о ясли, тихо сказал:

— В селе четники. Они хотели нас поубивать, да народ не допустил. Люди и глядеть-то на нас боятся, а харчей на всех, кто просит, не напасешься.

Трое ребятишек, игравших перед домом, шмыгнули в сарай и впились глазами в голоногого пришельца.

— Чего же это вы больных не кормите? — спросил он их.

— Нечем, — ответили ребята, потупившись.

— Идти дальше не можем, ослабели от болезни и от голода, — сказал первый тифозный. — Нам бы хоть на ноги встать.

— Надо бы в селе собрать для них еды, — обратился Голый к детям.

Ребята юркнули из сарая и по стеночке, по стеночке скрылись из виду. Подошел мальчик.

— Нужно накормить товарищей, — сказал Голый.

— Нужно, — сказал мальчик.

— Нужно, значит, нужно, — сказал Голый. — Заколем телку.

— Не надо, — сказал первый тифозный.

Но Голый достал нож, собираясь немедля приняться за дело.

— Не надо, — повторил больной. Он опустился на солому и закрыл глаза.

Тифозный, что сидел опершись о стенку, по-прежнему глядел прямо перед собой.

— Люди умирают от голода, — сказал Голый и не спеша направился к телке.

— Не надо, — слабо запротестовал еще один тифозный.

Голый посмотрел на мальчика. Но и мальчик был словно в тумане, скорее грезил, чем думал.

Голый погладил теленка по голове. Гладкий, упитанный, он не выказывал никаких признаков беспокойства.

Партизан вытащил нож, пощупал острие, еще раз оглянулся и резким движением всадил нож в шею теленка. Теленок повалился на передние ноги, потом на бок, захрипел.

Мальчик схватил алюминиевый таз, стоявший около больных, и поставил его под струю крови.

Некоторое время оба партизана были поглощены делом. Сдирали кожу, вытаскивали потроха, резали тушу на куски. Затем все прикрыли соломой.

Голый работал ловко и быстро. Только пряча нож в карман, он заметил, что в оконце сарая торчит встрепанная мальчишеская голова.

— Малый! Иди-ка сюда, — позвал Голый.

Голова исчезла, но обладатель ее в сарае не появился. Голый немедленно взялся разводить в углу огонь. Солома и хворост были под рукой, здесь же в сарае.

— Сейчас сварим кровь, а мясо изжарим.

Теперь тифозные обратили внимание на его работу.

В глазах сидевшего у стены зажегся голодный огонек; в нем пробудилась воля к жизни. И еще двое приподнялись на локтях. Остальные вытянули шеи, чтобы лучше видеть волнующую операцию. Они уже давно отвыкли от предобеденных ощущений. А сейчас полуденная летняя тишь таила в себе нечто определенное, благоухающее и осязаемое.

Семь пар глаз, как четырнадцать пылающих свечей, уставились на Голого.

А он, ни на миг не расставаясь со своим пулеметом и лентами, действовал быстро и умело. Скоро вкусно запахло съестным. Густой аромат поднимался от вареной крови, и вот уже зашкварчали на углях кусочки мяса.

Глаза разгорались все ярче, люди стали ползком придвигаться к огню. Глаза горели безумием, челюсти пришли в движение. Порой тифозные вдруг начинали понимать, что теряют рассудок, и брали себя в руки, но ненадолго.

— Мы не ели мяса уже… — проговорил первый тифозный, пытаясь оправдать себя и товарищей.