Голый то и дело спотыкался, но пулемет с плеча не снимал. Мальчик больше привык к горам: он весь подобрался, сжался, как сухая губка. Но тот и другой еле волочили ноги.

— Еще немного, — сказал Голый, одолев очередной подъем.

Связывала их и держала вместе лишь тонкая нить сознания и инстинкт самосохранения.

Где-то далеко раздалась мощная артиллерийская канонада. Задрожала под ногами земля, ветер донес сильный отзвук далекой пальбы. Винтовочных выстрелов не было слышно. Не останавливаясь, Голый показал пальцем в ту сторону, где гремела канонада.

— Еще немного, — сказал мальчик.

На последнем перевале их встретили величественные скалы. Серые громады поднимались высоко в небо сами по себе, а им казалось, что они нарочно не поддаются их ногам. То и дело бойцы без слов присаживались отдохнуть. Оба боялись того, что должны были увидеть; страх боролся с надеждой.

С последнего привала Голый молча поднялся и, одной рукой придерживая пулемет, а другой цепляясь за камни, пошел на штурм последнего десятка метров.

За ним с тяжелым сердцем двинулся мальчик.

«Ничего хорошего нам не увидеть», — думал он, пытаясь обмануть надежду и сделать возможную радость неожиданной.

Миновав последнее нагромождение камней, они равнодушным взглядом окинули высокое плоскогорье. Они стояли чуть выше него, взор уходил вдаль всего на километр-два.

Впереди лежали лесистые взгорья, направо — неширокая долина и шоссе.

Они не почувствовали ни радости, ни разочарования. Не зная, что подумать и что сказать, они просто зашагали вниз по пологому склону, держась зарослей кустов, которые тянулись от самой вершины.

Пройдя несколько десятков метров, Голый остановился и начал внимательно вглядываться в шоссе у подножия холма, от которого отходила долина. Мальчик, щурясь от напряжения, уставился в ту же сторону. И тот и другой протерли глаза.

Да, так и есть. Вдоль шоссе, в долине и на склоне горы копошились солдаты.

— М-да… Итальянцы, — процедил Голый.

Ближе к другому краю долины виднелись грузовики и танки.

— Итальянцы, — окончательно решил он.

Он отошел за густой куст и сел. Мальчик опустился рядом, поставив винтовку между колен, словно надумал обосноваться здесь надолго. Голый последовал его примеру и примостил пулемет так, чтоб меньше ощущать его тяжесть. Веки налились свинцом.

— Итальянцы, — повторил Голый.

Отсюда они хорошо видели горы, холмы, ущелья, теснины. Далеко раскинулись неведомые горные просторы, а ноги были такие слабые…

Прилетела стайка птиц. Закружилась в воздухе, щебет огласил рощицу.

Голый жадно глядел на горы. Мало-помалу на душе у него посветлело, и он тихо заговорил:

— Друзья верные, горы милые, не говорите о грусти-печали, солнце улыбается, рокочет небо синее, река поет мне песни, качает меня море. А смотри-ка! — Он поднял фляжку. — У нас еще есть вода. Держи. Мальчик нагнул фляжку, забулькала вода.

— Вода! Чудесная штука! Как это мы ее сберегли! Удивительное дело! Хватит по хорошему глотку каждому.

Мальчик вернул фляжку товарищу. Вытер рукавом рот. Довольно и шумно вздохнул.

— Хороша водичка! — сказал он.

— Сколько на земле чудес и красоты. Вода! Ведь это сама жизнь! Нет жизни без воды.

— Я знал людей, которые никогда не пили воду.

— Никакое питье без воды не обходится, но на свете много и других радостей. — Голый запрокинул фляжку. — Эх! Теперь во мне на две лошадиных силы больше.

— Да, во всяком случае, не телячьих, — заметил мальчик.

— Ничуть не жалею, честное слово. Ничуть.

— Я тоже.

Мальчик насторожился. Он не нуждался в утешении. Не в первый раз приходилось ему затягивать пояс и собирать последние силы. Сейчас же и голода настоящего пока не было и, если бы не болезнь, сильно подорвавшая его силы, он бы еще показал себя. Временами силы все-таки оставляли его. Часто он хватал ртом воздух, словно его выворачивало наизнанку, вытягивал шею, как утопающий. В такие минуты он закрывал глаза — жизнь теплилась слабым язычком пламени. И все равно он знал, что выдержит и что все это пройдет. Смерть он в расчет не принимал, хотя и не исключал ее вовсе; он ощущал ее за своей спиной как неизбежную спутницу. А может, это был сон. Смерть и сон в его сознании мешались.

И товарищу его было не намного легче. Просто в свои двадцать пять лет он был сильнее физически. И, чувствуя себя защитником мальчика, считал своим долгом оберегать его.

Сейчас он заговорил безмятежным тоном:

— Пойдем поверху до спуска в долину. Может, на той стороне найдется более подходящее место для перехода. Нам бы только до тех гор добраться, а там легче будет. В этом горном раю есть села на удивление! Не стану обещать тебе картошку или что-нибудь в этом роде, но куском кукурузной лепешки мы там всегда разживемся. Снабжение беру на себя. Так что на этот счет можешь больше не беспокоиться.