— Один черт! Я ему такой безопасный секс покажу, ни одна поликлиника не примет! — орал Степан Трофимович.

Генерал сделал еще шаг вперед и схватил за горлышко злополучную бутылку.

— Ох, ни фига себе! — воскликнул он, еще сильнее побагровев. — Какой коньяк дорогущий! Мы раз такой пили с генерал-майором Салатовым, так я как цену увидел — прямо прибалдел! А ты, значит, за мои деньги своему хахалю такие подарочки делаешь?

— Степан Трофимович, это совсем не то! — верещала жена. — Во-первых, Евгений Ильич — очень приличный человек, у него прекрасные показатели… во-вторых, он здесь совершенно ни при чем, и, в-третьих, он уже два месяца как перевелся в другую школу…

Капитан Зеленушкин тихонько спрятал свою бутылку в портфель и тихонько выбрался из кабинета, оставив супругов Холодцовых разбираться в своих сложных семейных отношениях.

Его собственная проблема осталась неразрешенной — бутылка коньяка, проданная Татьяне Романовне, не имела никакого отношения к истории в сторожке.

Еще через полчаса капитан Зеленушкин снова подошел к ресторану «Солонка». На этот раз мордатый швейцар Гриша пропустил его беспрекословно, и капитан столкнулся нос к носу с метрдотелем.

— Что-то вы к нам зачастили, Иван Семенович! — проговорил тот не слишком радостно. — Или у вас ко мне снова накопились вопросы?

— Именно. — Капитан пристально уставился на метрдотеля. — Бутылка не та! Колись, Профессор, кому еще ты такой коньяк продавал? И смотри, чтобы на этот раз без лажи!

— Что значит — не та? — заволновался мэтр.

— То и значит! У Татьяны Романовны своя бутылка дома стоит, нетронутая. Значит, это — другая…

— Быть такого не может! У меня полный учет и контроль, прямо как при социализме… если только… — Профессор кинулся к неприметной двери возле гардероба.

— Ты куда это? — попытался остановить его капитан. — Мне с тобой разговоры разговаривать некогда, мне нужен прямой ответ на прямой вопрос…

— Один момент, Иван Семенович! — отмахнулся от него метрдотель. — Я должен проверить одно предположение…

Он ворвался в свою укромную комнату и прямиком подскочил к бару. Распахнув дверцу, уставился на его содержимое и возмущенно воскликнул:

— Ах он, скотина! Ах он, мерзавец!

— Это ты о ком, Профессор? — строго осведомился Зеленушкин. — Это на кого ты стрелки пытаешься перевести?

— Один момент, Иван Семенович! — повторил тот, открыл дверь своей комнаты и окликнул швейцара: — Гришенька, зайди ко мне на минутку!

— Как же я оставлю рабочее место? — спросил тот опасливо.

— Ничего не случится! Ты же не авиадиспетчер…

Швейцар послушно вошел в комнату. Метрдотель захлопнул за ним дверь и тут же схватил Гришу левой рукой за воротник, для чего ему пришлось встать на цыпочки. Затем правой рукой вцепился в его нос и повернул по часовой стрелке, как водопроводный кран.

— Ай! — завопил детина. — Больно! Вы чего? Вы это за что?

— Знаешь за что, скотина! — прошипел Профессор. — Знаешь за что, неандерталец!

— Понятия не имею! — верещал швейцар. — Отпустите, дяденька!

— Ах, значит, дяденька?! — воскликнул метрдотель. — Вспомнил про наше родство? Я тебя исключительно из родственных соображений сюда взял, поставил на место, где ты ничего своровать не мог, так ты все равно ухитрился?

— Нет, дяденька! Я ничего… я никогда…

— А где коньяк? Куда ты дел коньяк, мерзавец?

— Какой коньяк?

— Французский, дорогой, Пети Шампань, «Шато де Монтифо», двадцатилетней выдержки!

— Так он же у вас… того… для гостей!

— Для важных гостей, скотина! Для особых гостей! А ты его загнал кому-то из своих дружков криминальных…

— Я ни сном ни духом! — вопил Гриша.

— Ах, значит, ни сном ни духом? — И Профессор повернул нос племянника против часовой стрелки.

— Ай! Больно! — верещал тот. — Отпустите, дяденька! А вы, как представитель милиции, обязаны прекратить этот садизм! Обязаны оградить меня…

Последние слова, несомненно, относились к капитану Зеленушкину. Тот, однако, спокойно пожал плечами и невозмутимо проговорил:

— А я ничего такого не наблюдаю. Имеет место обычный воспитательный процесс, родственные отношения… ничего противозаконного, а значит, нет причин для вмешательства.

— Колись, недоумок! — воскликнул Профессор. — Колись, а то будешь всю жизнь отзываться на кличку Буратино!

Из глаз швейцара брызнули слезы, и он проверещал:

— Лехе я этот коньяк продал!