Мишка поджал под себя ноги, зарылся в шуршащие листья. По ним стучал дождь, словно сыпал кто-то сверху пшено. Мальчик загибал палец каждый раз, как мама приносила на подводу мешок. Но вот сосчитаны все пальцы — на руках и ногах, а мама все трудится.

Худая, невысокого роста, Гафия, как лозинка, сгибалась под непосильной тяжестью. Длинные косы упали на плечи, но у нее нет времени, чтоб остановиться и заложить их в узел. На разгоряченном лице выкрапились тяжелые дождинки, смешанные с потом.

— Мамо, хватит уже носить. У меня пальцев больше нету! — не выдержал Мишка, высунул голову из-под снопа.

Но мать не слышала. Ей было не до сына.

— Мамо-о! Есть хо-очу! — уже громче тянет он.

— Да замолчи ты, ради бога! — сердито крикнула Гафия. В ее голосе послышались слезы. — Вот сейчас жандары придут и тебя заберут!

Мальчик сразу умолк. Он боялся жандармов. Они недавно появились в селе с петушиными перьями на шапках, с винтовками за спиной. На прошлой неделе Мишка сам видел, как они избивали старого лесоруба Ивана, их соседа. Потом увезли его с собой… И откуда только взялись эти жандармы?

Откуда ему было знать, что творится вокруг! В 1939 году в Карпаты пришли хортистские фашисты. Чешские войска отступили, ушли. Закарпатье стонало от нашествия жандармов. В тюрьмах томились тысячи узников. Еще тяжелее стало жить верховинцам…

— Мамо-о! Я уже молчу-у! — закричал Мишка. Пусть слышат и жандармы — не такой уж он и плакса!

Изредка дождь утихал, словно, отдыхая, набирался сил, чтоб к концу дня хлынуть еще сильнее.

Неожиданно подъехал на гнедом Ягнус и приказал батракам перевезти до вечера все початки в амбары.

— Дождь, видно, заладил не на один день. Спешите! Пропадет кукуруза — ничего вам не уплачу!

Гафия в это время тащила на плечах тяжелый мешок. Не доходя до воза, вдруг почувствовала острую боль в груди, будто чем-то кольнуло в сердце.

— Исус, Мария! — вскрикнула женщина. Мешок упал на землю. Початки вывалились в лужу.

Ягнус подскочил к ней, прошипел сквозь зубы:

— Вставай! Собери сейчас же! И так все намокло, она еще добавляет! У, ледащо [8] ! — замахнулся он на нее кнутом.

— Не трогай маму! — изо всех сил закричал Мишка, выбежав из своего укрытия. Сжал до синевы кулачки, топнул ногой. — Моя мама, не дам бить!

Он заслонил собою Гафию. Худенькое тело его дрожало, глаза горели ненавистью.

— Ого-гов, какой уже защитник есть у вдовы! Из таких потом бунтари вырастают. Знаем! — добавил убежденно. Потом проворно вскочил на коня и ускакал.

Гафия с трудом поднялась, прижала к себе сына.

— Вот вырасту, я ему… я ему… — плакал перепуганный мальчик, грозя кулаком вслед хозяину. — Батогом хотел вас, мамо… А почему его никто не набьет, не накажет? Почему?

— «Накажет», жди… — с горечью вздохнула мать. — Вон жандары старостой его поставили. И без того измывался над людьми, теперь совсем разнуздался. А кому… кому пожалуешься? — глотала слезы вдова.

Вскоре она отправила Мишку домой, а сама трудилась в степи до самого вечера. Вернулась промокшая, озябшая. А утром уже не могла подняться, затопить печку: у нее был жар, сердце билось часто и гулко. Через несколько дней вдруг начали вспухать суставы. Женщина даже кружку роняла из рук, вскрикивая от боли.

Мишка, забившись в угол, часто плакал. Что бы он только не сделал, чтоб увидеть маму опять здоровой и хоть немножко веселой! Вот если бы он мог разыскать счастливую страну, про которую дедо Микула рассказывал. Там нет пана Ягнуса. Нет жандармов… Где же тот неведомый край?

Дедо Микула часто навещал Гафию. Высокий, худощавый старик, с обвисшими белыми усами, он зимой и летом носил давно потерявшую свой прежний цвет шляпу. Поверх холщовой рубахи всегда надевал кептарь — короткий кожушок без рукавов. Ступал он широко, не горбясь, будто наперекор пережитым невзгодам.

А невзгод на долю Микулы выпало столько, сколько камней приносит с гор вешняя вода на землю крестьянина.

Микула рано лишился родителей.

Однажды в голодную, лютую зиму отец его срубил в графском лесу дерево: дома его ждали продрогшие, ослабевшие жена и сын. Но дров им он так и не принес. Его, истекшего кровью, нашли односельчане на снегу, рядом с упавшей елью. Говорили: отца убил графский лесничий. Мать ненамного пережила отца. Таяла быстро, как снег в долине. В одну из весен, с прилетом грачей, Микула остался один. И рос он среди чужих людей с ненавистью в сердце против богачей и с мечтой — отомстить им за раннюю смерть родителей.