Восьмитонный бронетранспортер от удара полутонного ядра сначала клюнул носом землю, потом – подпрыгнул как мячик, дернулся назад, задрал развороченный передок, едва не встал на попа.

И – тяжело рухнул на бок. Давя людей и коней.

Уцелевшие лошади шарахнулись прочь, сбрасывая всадников. Уцелевшие люди орали и бежали тоже. К обочине, к лесу. А из спасительного леса – с двух сторон – стрелы. Навстречу. Короткие, меткие, безжалостные. Из засады били арбалетчики.

Когда Бурцев поднял, наконец, голову, его взору предстала жутковатая картина. Опрокинутый бронетранспортер со смятым в гармошку передком и расколотой кабиной. Оба колеса – сорваны с передней оси. Крылья растопырены – широко, как ноги пьяной шлюхи. Правая гусеница слетела с опорных катков.

Вокруг – разбросанные, раздавленные, разорванные тела и конские туши. Искореженные доспехи. Проломленные шлемы. Расщепленные щиты. Крики и стоны раненых. И оседающая пыль.

Вот оно, бешенство бомбарды по имени Грета!

Впрочем, на тракте кричали не только раненые.

Несколько эсэсовцев и тевтонов – живых-здоровых – принимали бой. И сдаваться немцы явно не собирались.

Возле разбитой бронемашины началось копошение. Поднялись щиты, заслоняя людей от стрел, сыпавшихся из леса. Яростно застрекотали «шмайсеры», полетели с тракта тевтонские болты. Хорошим ориентиром для вражеских стрелков сейчас служил столб дыма, все еще поднимающийся из жерла пятиметрового орудия. И развороченные ядром заросли. Да и само массивное тело бомбарды, сбросившей с себя маскировку, теперь явственно проступало среди зелени.

Срезанные пулями ветки и сколотая кора сыпалась дождем. Взметались фонтанчики земли и рваного зеленого дерна. Часто-часто звенело о ребристые бока «Бешеной Греты». Звякало о перевернутый тягач и прицеп. Просвистели две или три стрелы.

– Факел! – потребовал Бурцев.

Хабибулла сунул ему в руку палку с тряпкой, от которой несло бензином.

Под пулями, прижимаясь к земле, Бурцев пополз к малым бомбардам, заряженным картечью, выстроенным в ряд, упрятанным под нарубленными ветками. На тракт направленным.

Щелчок зажигалки – и весело пляшет пламя на ткани, смоченной горючим.

Тычок горящего факела в запальные отверстия.

Одно, другое третье…

Ба-бум! Ба-бум! Ба-бум!… – отзывались, сотрясаясь, небольшие тевтонские пушчонки на тяжелых колодах.

Застучала картечь об искореженную броню БТРа и перевернутые мотоциклы. Разлетелись в щепу поднятые щиты. Упали тевтонские арбалетчики и рыцари. Затихли эсэсовские автоматчики.

В этот раз не спасся почти никто. А те, кто все же уцелел…

Один окровавленный эсэсовец – со «шмайсером» на животе, с гранатой-«колотушкой» в руках, один прихрамывающий рыцарь с обнаженным мечом и пяток кнехтов – приняли безрассудное, но единственно верное решение: уходя с открытого простреливаемого тракта, эта небольшая группка с отчаянными криками лезла вперед.

На артпозицию лезла врукопашную.

Через проход в зеленой стене, пробитый пушками. А там, где мешали пройти растопыренные, обожженные, безлистые ветви – преграду рубили. Мечами, секирами… Как мачете.

Немцы приближались быстро. И стрелы из-за обочины тракта их уже не доставали – мешали деревья.

Что ж, пришло время ближнего боя. Бурцев схватился за трофейный «Вальтер», Вальтером же и преподнесенный. Выпустил из теллевского подарка остаток обоймы по ломившимся сквозь заросли германцам. Успел свалить автоматчика с занесенной над головой гранатой.

Граната взорвалась, выкосив полгруппы тевтонов. Поранив, контузив остальных.

Оставшихся немцев атаковали Хабибулла со скорострельным китайским арбалетом и Гаврила Алексич с шестопером. И у оставшихся немцев, по большому счету, не было шансов. Ни единого. У этих – не было. Но в тылу засады, за поворотом лесной дороги, уже истошно и нервно лаяли два пулемета. То наяривали «MG-42» мотоциклистов авангарда. Пропущенных вперед мотоциклистов. Вот о ком забывать не следовало! Вот кто может еще изменить ход сражения.

Два «Цундаппа», наткнувшись на обозные телеги, что преграждали дорогу, крутились на месте и очередями лупили наугад – по повозкам, за которыми никого нет, по лесу, где никого не видать.

Пригнувшись, прячась за кустами и деревьями, слыша над головой сухой стук пуль о стволы, Бурцев бежал туда. Там, у баррикады на колесах, сейчас было по-настоящему жарко. А жмудинский отрядик – если вдруг высунется сдуру под огонь – поляжет весь, до единого.

И ведь высунулись! Люди в звериных шкурах лежали вдоль обочины. Безумцы! Тоже хотели врукопашную! С рогатинами! На пулеметы!

Но был, оставался еще последний козырь у лесной засады. Бурцев вкатился в кусты, где ждала своей очереди повозка войны. Двенадцатиствольный орган смерти. И все двенадцать стволов – заряжены. И рядом – факел, приготовленный загодя, пропитанный бензином. И в руке – опять немецкая зажигалка.

Он навалился на двухколесную платформу. Выкатил, раздвигая ветви. Чуть повернул – так, чтобы ближайший мотоцикл попал в пространство меж первым и последним стволом тотеноргела.

Сейчас!

Бурцев щелкнул зажигалкой. Запалил огонь.