Сванидзе:Спасибо. Прежде, чем я предоставлю слово Леониду Михайловичу для вопросов, у меня есть некоторые замечания.

Что касается «Интердевочки» и профессии проститутки. Профессия проститутки, как известно, древнейшая и она появилась не в период гласности и не благодаря гласности. И не после гласности она умрет. Поэтому я, честно говоря, не одобряю грязь, которая льется в адрес режиссера фильма «Интердевочка», фронтовика Петра Ефимовича Тодоровского. На мой взгляд, он этой грязи не заслуживает, спасибо.

Кургинян:То, что Вы назвали грязью…

Сванидзе:Спасибо!

Кургинян:…является, спасибо, Вашим возмутительным извращением информации!

Сванидзе:Спасибо, Сергей Ервандович!

Кургинян:Спасибо, Николай Карлович!

Сванидзе:Леонид Михайлович, прошу Вас, Ваши вопросы оппонентам.

Млечин:Если после Чернобыля несколько дней молчали, вывели в Киеве детей на демонстрацию, когда уровень радиации превысил все допустимые нормы. Если детей из украинских городов не эвакуировали, потому что гласности не было, то это забота о детях? Это забота о детях такая была?

Медведева:Кто говорил об этом?

Млечин:Гласность не позволила бы оставить детей там. Была бы гласность в стране уже в тот момент, когда взорвалась чернобыльская электростанция, этих детей бы не губили. Вот почему я говорю о том, что гласность идет на пользу, вот в чем дело.

Дальше возникает всё тот же самый вопрос, вокруг которого мы крутимся второй день: право говорить, знать или отсутствие его — хорошо или плохо? Если кому-то нравится отсутствие возможности говорить, обсуждать что-то. Ну, не нравится и не нравится. Но как без этого жить, без возможности узнать, что происходит в стране, что с нами делают. Как без этого жить вообще-то? На самом деле, давайте скажем откровенно. Спор идет о том, хорошо или плохо, что в ходе перестройки в результате гласности стали говорить о том, что у нас происходит в стране, что происходило, кто у нас у власти и что они делают с нами, что они делали. Вот в чем дело-то. И это сильно не понравилось.

Медведева:Вы знаете, нет ничего вреднее для отдельного человека и для общества, когда всё время говорят о том, кто ворует и сколько ворует, и как часто воруют, кто убивает, кого убивают, как часто убивают…

Млечин:Что ж, пусть воруют?

Медведева:Не перебивайте меня, я Вас не перебивала! Вы очень не сдержаны!

Млечин:Да пусть воруют, Вы хотите сказать? Не надо про них писать?

Медведева:Нет ничего вреднее того состояния, которое теперь модно называть состоянием фрустрации. А по-русски это точнее всего перевести как «бессильная ярость». Вот когда годами людям рассказывают, как их обворовывают, как их обманывают и как безнаказанно убивают людей, но с этим ничего не делают, — это всё равно, что людей вывести на футбольное поле и сказать «играйте», но мяча им не дать. Это разрушительно для психики.

Млечин:Правильно Вы сказали. Я с Вами согласен, согласен с Вами стопроцентно. В этом всё дело. Говорим, а ничего не происходит…

Медведева:Уже 25 лет!

Млечин:Вы хотите сказать, что не надо и говорить, а я хочу сказать: давайте после этого и делать. Вот сказали, что вор, пусть сидит. А вы говорите, что не надо даже рассказывать, пусть ворует дальше.

Медведева:Видите ли, если у какого-то начинания такая плохая динамика, надо задуматься о том, хорошо ли само начинание.

Млечин:Т. е. не надо говорить, пусть воруют и грабят?

Медведева:Задумаемся об этом! Я предлагаю Вам задуматься.

Млечин:Большое спасибо!

Сванидзе:После короткого перерыва мы продолжим наши слушания.

Сванидзе:В эфире «Суд времени». Мы продолжаем наши слушания. Напоминаю вопрос: «Культура в эпоху гласности — новое слово или социокультурный шок?»

Леонид Михайлович, прошу Вас, Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.

Млечин:Давайте по этому основному вопросу и выскажемся. Пожалуйста, Оксана Анатольевна Мысина.

Оксана Мысина, актриса, режиссер:С чего начать? Может быть с того, что Вы говорите, что дети страдают, что апатия в обществе. А может быть, это от недостатка гласности сегодня? Меня, например, это очень волнует. Я начала свою профессиональную, когда 86-й год наступил. И свои первые спектакли я делала по Людмиле Разумовской, по Достоевскому, Камы Гинкаса и объездила с ними весь мир. И заставила плакать многих людей в Бразилии, в Америке, в Европе. От того, как переворачивает современное русское искусство, пусть на базе даже современной классики, которая до сих пор любима и почитаема во всем мире. Русская классика и русская современная драматургия сейчас на пике. Я не могу себе представить другой жизни. Я сформировалась как личность в этот период. Хотя должна сказать, что вот вы говорите, что люди поменялись. Да вот когда я поступала в институт Щепкинский и поступал с нами одареннейший парень, безумно талантливый… Он стал сейчас, кстати, кинорежиссером очень хорошим. И вот на коллоквиуме, уже прошел все экзамены, и был коллоквиум, а тогда ещё Брежнев был жив, 82-й год. И вот его спросили: «Вот чтобы Вас не мучить, вот Леонид Ильич Брежнев, он кто?» А он говорит: «А я не знаю, кто это». И он потом подошел ко мне в темном углу на лестнице и говорит: «Ты знаешь, Оксанка, я сейчас на крыльях. Я чувствую сейчас себя свободным человеком, мне хорошо. Я сказал то, что хотел. Пусть меня в этом году не взяли, я всё равно стану, кем я хочу». А на втором курсе когда мы были, когда Брежнева хоронили и уронили его, уронили его гроб. Понимаете, нас собрали всех в Ермоловском зале, мы все сидим и смотрим, такой момент, хоронят Брежнева, а мы ведь застали всё это, мы видели эту ложь, это вранье, это лицемерие взрослых людей, которые сидят, тупо аплодируют. И стыдно было всю жизнь мне смотреть этот ящик, когда люди как сомнамбулы аплодируют лжи. Понимаешь, и вот этот гроб роняют. И я помню, что в Ермоловском зале все заорали, как сумасшедшие вскочили с мест, и стали обнимать друг друга, понимаете! Педагоги не знали, как себя вести…

Кургинян:Что Вы рассказываете? Что Вы рассказываете?

Мысина:Я говорю о факте.

Кургинян:Что Вы рассказываете?

Мысина:Я говорю о том, что я знаю, понимаете. И я ещё играла спектакль с Эдой Юрьевной Урусовой, великой русской актрисой, которая 17 лет сидела в лагерях. И она мне рассказывала о том, как убили ее мужа Михаила Унковского, великого русского актера. Зайдите в музей Ермоловой, посмотрите. Они играли в тот период, в 36–37 году все роли мирового репертуара вдвоем. И она в результате сидела 17 лет в лагерях, княгиня, великая русская актриса. Приехала старухой, с подорванным здоровьем, с обмороженными ногами сюда в Москву. И вспоминать о том, чтобы вернуть Советский Союз, вернуть эти сталинские лагеря, эти страшные вещи, когда уничтожали наш народ миллионами, как можно об этом мечтать, как можно об этом ностальгировать! Я как гражданин, как человек не понимаю этого, всем сердцем. Надо идти вперед.