Шрифт:
— Смогу я взять семью с собой?
— Конечно.
— Как долго мне придется там работать?
— Два или три года.
— Когда я должен дать ответ?
— Лучше — прямо теперь.
— Какую работу я должен делать там?
— Я не могу объяснить вам это сразу, но вы будете хирургом в советском госпитале для гражданского населения. Ваша зарплата будет в валюте и в три раза больше теперешней.
Я понимал, что он недоговаривает, и молчал. Он добавил:
— Да, вот еще одно условие: вам надо стать офицером запаса.
— Но я уже офицер запаса.
— Мы должны будем перевести вас в резерв другого ведомства.
Это означало, что меня сделают капитаном КГБ — почти все врачи, кто работал за границей, были офицерами КГБ. Вот это и было главное, чего он пока недоговаривал.
Итак, мне предлагали продать душу дьяволу за заграничную командировку и высокую зарплату. Я оказывался между Сциллой и Харибдой — никогда я не собирался вступать в партию и никогда не собирался служить в КГБ. Над вступлением в партию и над поступлением в КГБ мне виделись мрачные слова, висящие над входом в ад: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Что мне сказать ему?
— Я должен подумать и поговорить с женой.
Он сурово посмотрел — был недоволен. Очевидно, когда вербовал других, те сразу соглашались.
— Что ж, если хотите. Но о нашем разговоре не должен знать никто, кроме нее.
Я вышел из отдела кадров в смятении чувств — взволновала и сама неожиданность предложения, и то, что все предложенное было полностью противоположно моему пониманию своего места в жизни. Дома я сказал Ирине:
— Знаешь, мне предложили поехать работать в Камбоджу.
На мгновенье в ее глазах зажегся огонек любопытства: это так интересно!
— Да, но знаешь — какой ценой? — и я передал предложение дьявола, и что нас ждет в той пасти дьявола — эта «кровавая река Мегонг». На это она согласиться тоже не могла.
Я еще раз поехал поздно вечером в отдел кадров, чтобы отказаться от предложения человека в сером. Отказ бросил на меня тень «чужака», тень несговорчивости и непослушания. Человек, который не вступал в партию и отказался служить в КГБ, был для власти чужой по натуре. Большая бумага об этом осталась наверняка в моем личном деле в отеле кадров. Впоследствии начальник отдела Буравченко, любимец директора Ковригиной, мне это сурово припомнил.
Это было время…
Конец 1950-х и начало 1960-х годов для советской интеллигенции было время всколыхнувшихся надежд на обновление. Впервые из жизни исчез страх — люди стали дышать свободней. Новые настроения вначале отразились в литературе: хотя шла травля Пастернака, но были напечатаны повести «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева и «Оттепель» Ильи Эренбурга. А вслед за ними, в 1962 году, в журнале «Новый мир» напечатали «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына — эту самую яркую энциклопедию советской жизни. За считаные дни эти повести становились известны всем читающим людям. Они зачитывались правдой, как глотали воздух. За ними была напечатана сатирическая поэма Александра Твардовского «Теркин на том свете». В ней открыто высмеивались многие пороки советской партийной бюрократии. Эту поэму похвалил Хрущев, и автора наградили Ленинской премией. Всем казалось, что за этим стояли близкие перемены к еще лучшим временам.
«Новый мир» с его редактором Твардовским становился в осторожную оппозицию к правительству. В нем и в журнале «Юность» стали печатать молодых смелых поэтов — Евтушенко, Вознесенского и других. Им давали выступать на стадионах перед большим скоплением людей. В их стихах было много критики прошлого, но был и призыв к лучшему будущему. Молодежь того периода зачитывалась и заслушивалась стихами, это ее вдохновляло.
Стали печатать больше переводных книг и показывали некоторые западные фильмы. Американец Эрнест Хемингуэй становился популярным писателем, и остряки в шутку назвали западную литературу «хемингуевина».
Появились новые барды: Галич, Окуджава, Высоцкий. В их песнях было издевательство над советскими традициями и зашифрованный призыв к новому. Еще не было пластинок и кассет с их песнями, но люди ухищрялись записывать их на тонких листах рентгеновской пленки. В каждом интеллигентном доме молодежь имела эти записи.
В Москве устраивались выставки достижений западных стран. Первой большой выставкой была экспозиция достижений США в парке «Сокольники» в 1958 году. Ее открыл вице-президент Ричард Никсон и в модели американской кухни вел острый диалог с Хрущевым о будущем. Это вошло в историю как «кухонный диалог». Хрущев сказал ему:
— Будущее поколение советских людей будет жить при коммунизме.
Никсон ответил:
— Будущее поколение советских людей будет жить при капитализме американского типа.
(История потом показала, кто был прав.)
В то знаменательное для истории время миллионы людей побывали на выставке и увидели образцы американской жизни. Побывал там и я, беседовал с русскоговорящими гидами-американцами и впервые в жизни пил кока-колу.
И, конечно, вместе со всем этим появились люди, открыто протестующие против еще существующих атавизмов прошлого — многие не боялись подписывать протесты. Особенно это распространилось среди студентов университетов и интеллигенции. Стало зарождаться новое явление — диссидентство. Для многих это было новое слово и новое понятие.