Положив трубку, она сама впилась в меня губами. Все закричали:

— Ну артистка! Теперь вам пора отправляться в брачную постель.

Туг Валя опять затрепетала:

— Вы с ума сошли! — и не поддалась.

А жалко — оба мы хорошо разогрелись для этого.

Когда карантин сняли, Валя все-таки устроила настоящую свадьбу, но меня не позвала.

На усовершенствование в Боткинскую больницу приезжали врачи со всех городов и районов Советского Союза. Как правило, у них был стаж от пяти до двадцати лет; большинство — женщины, что отражало состав врачей по стране. Приезд в столицу и учеба в большой клинической больнице были для них полезным и интересным праздником. Они слушали лекции, посещали московские клиники, ассистировали на операциях. Короткий срок в четыре недели давался им для освежения старых знаний и получения нового опыта по последним методам лечения. Ну а кроме того, они могли наслаждаться жизнью большого культурного центра и его богатством — ходили в театры, в рестораны, покупали вещи для себя и семьи.

В одной из групп врачей-курсантов был моложавый мужчина кавказской наружности — смуглое продолговатое лицо с темными глазами навыкате, пышные черные усы. По-русски он говорил тоже с кавказским акцентом. Оказалось, что работает он не на Кавказе, а в сибирском городе Кургане, в госпитале для инвалидов Отечественной войны. Его звали Гавриил Абрамович Илизаров, ему было тридцать восемь лет.

После первой же лекции он, несколько стесняясь, подошел к профессору Языкову и стал горячо и сбивчиво рассказывать, что он изобрел аппарат для сопоставления смещенных костей при переломах. Он испытывал этот аппарат для лечения инвалидов в Кургане, и все переломы срослись хорошо. Он несколько раз повторил:

— И не надо делать никакого разреза кожи, и больные совсем не теряют кровь. Я привез аппарат в Москву и хотел бы показать его вам.

Языков тогда все еще с трудом поправлялся после осложнений от вакцинации во время эпидемии оспы, отеки в суставах не проходили, он страдал от болей, приезжал только на чтение лекций. Он доброжелательно, хотя с некоторым недоверием, выслушал молодого изобретателя:

— Что ж, приносите ваш аппарат, я с удовольствием посмотрю. Покажете его всем нам.

— Аппарат большой и тяжелый, — сказал Илизаров, — я оставил его на вокзале, в камере хранения. Не знаю, как мне привезти его сюда?

Я стоял рядом, и Языков указал ему на меня:

— Вот у него есть машина, попросите его — он вам поможет.

И мы поехали с Илизаровым на Казанский вокзал. Он был неразговорчив, молчал, мне пришлось его расспрашивать:

— Вы в Кургане давно работаете?

— Пять лет.

— А до этого?

— До этого работал в деревне Долговка.

— В деревне? Когда же вы изобрели свой аппарат?

— Когда работал в деревне, еще в 1951 году.

Я покосился на него с удивлением — изобретательность в деревне была довольно необычна. Переломы там лечили старым способом скелетного вытяжения, только недавно в городских клиниках начали делать операции скрепления сломанных костей. В крупных клиниках бывали редкие хирурги-изобретатели, которые предлагали для этого новые аппараты. Один из них, пожилой доктор Перцовский, работал в хирургическом отделении нашей больницы. Но это — Москва. Если врач изобретает в деревне аппарат для лечения переломов, то он или самоуверенный незнайка-самоучка, или по-настоящему талантливый человек. Я еще спросил:

— Вы ведь, наверное, родились не в Сибири?

— Нет, я — тат. Вырос в Дагестане, в селе Кусары. А учился в Крыму, в Симферополе.

— Таты, это кто — дагестанцы?

— Нет, — он сделал паузу, посмотрел на меня, — нас называют горскими евреями.

Пока что все в нем было необычно и интересно для меня. Даже его редкая национальность.

Аппарат оказался тяжелой и массивной конструкцией, завернутой в одеяла и перевязанной бечевками, он с трудом поместился на заднем сиденье моей «Победы». По дороге обратно я спросил:

— Какой принцип лечения вашим аппаратом?

— Это сложно объяснить, это совсем новый принцип. Я фиксирую отломки перекрестными спицами и закрепляю в кольцах моей конструкции. Ими легко исправить перелом без операции. И разрез кожи делать не надо, и больные не теряют кровь, — повторил он.

Без операции, без разреза, без кровопотери? Это было интересно и непонятно — действительно новый принцип, любопытно будет посмотреть.

На следующий день Илизаров объяснял всем нам конструкцию и принцип своего аппарата. Это было сложное и малопонятное сооружение, а говорил он сбивчиво и еще менее понятно — русский язык не был его родным. Все столпились вокруг и задавали много вопросов.

Языков сказал:

— Хотите показать нам аппарат в действии? Я назначу операцию.

Оперировал Илизаров, ассистировали ему я и врач-курсантка из Краснодара. Он все делал сам, нервно, но старался работать очень тщательно, нас просил только удерживать детали аппарата. У больного был перелом голени ниже колена. Илизаров умело просверлил кости перекрестно насквозь двумя тонкими спицами выше и ниже перелома. Это было опасно — можно поранить сосуды и нервы. Но видно было, что он имел в этом опыт, ничего не повредил, кровотечения действительно не было. Потом он надел на те спицы два кольца. Закончив это, он начал поворачивать кольца с помощью аппарата и закрепил их нарезными штырями. Возился он долго, волновался, объяснял. Не сразу, но все-таки в конце получилось вполне хорошо. Больного отвезли в рентгеновский кабинет, рентгенотехник Женя сделала снимки — отломки кости стояли в правильном положении. Мы с Илизаровым понесли снимки в кабинет Языкова, где он отдыхал. Профессор с удивлением посмотрел на снимки, с еще большим удивлением — на Илизарова:

— Действительно, хорошо получилось. Ваше изобретение очень интересное. Я напишу положительный отзыв на ваш аппарат.

Но сам он писать не мог из-за болей в суставах кистей. Когда Илизаров ушел, он сказал:

— Володька, ты с ним ездил, разговаривал и ассистировал ему на операции — напиши ему положительный отзыв. Дай мне завтра прочитать, секретарша Ия напечатает на бланке кафедры, и мы отдадим этому парню. Он интересный человек.

Я мучился дома весь вечер, впервые в жизни составляя отзыв на изобретение. Чем больше я думал, исправляя и переписывая, тем больше мне казались необычными и сам автор, и его идея. Через несколько дней Языков прочитал мое творение — он чувствовал себя плохо и не приезжал в клинику. Илизаров ждал с нетерпением, ходил сумрачный, часто отпрашивался с занятий и ездил по другим московским клиникам, чтобы рассказать другим профессорам о своем аппарате. Наконец, секретарша принесла исправленный профессором текст заключения на бланке кафедры. Языков позвал меня: