— Вы верите в победу Германии? — спросил Бенедиктов.

— Ни в коем случае! — воскликнул он. — Никогда! Никогда! Но победа будет стоить России огромной крови — ей будет не до нас. А главное — немыслимый позор, который падет на наши головы, на головы наших детей, на головы многих, многих поколений! Об этом страшно даже подумать!

— Ваше правительство, судя по всему, думает об этом без страха, — заметил Бенедиктов.

— Проклятые богом изменники Болгарии, — тихо, с яростью произнес Заимов.

— Бог у них свой, карманный, — усмехнулся Бенедиктов.

— Царь? — спросил Заимов и взволнованно продолжал: — Он же немец по крови! Он не личность! Он меньше вашего Николая Второго.

— Но вы же не станете отрицать, что болгары почитают его как истинного царя.

— Я не собираюсь вместе с царем идти на плаху. Я до последнего своего дыхания предан Болгарии, ее народу и обязан доказать это делом. Всесторонне обдумав все, я решил посвятить себя борьбе с фашизмом. Только так я могу помочь Болгарии!

Бенедиктов смотрел на Заимова спокойно, чуть вопросительно, но ему все труднее было подавлять нараставшие в душе волнение, радость и гордость. Он давно знает этого замечательного человека, и именно ему этот человек доверяет сейчас свое сокровенное решение, фактически вверяет ему свою судьбу. В глубоких черных глазах Заимова он читал напряженное ожидание, но молчал. Он только чуть притронулся рукой к его локтю, и это прикосновение было яснее всяких слов. Заимов понял, что означает этот жест всегда замкнутого, никогда не допускающего в отношениях с ним даже тени фамильярности Бенедиктова.

— Дорогой брат мой, — тихо произнес Заимов и крепко сжал руку Бенедиктова. — Надо спасти Болгарию от позора, а для этого долг каждого болгарина помочь России. Другого пути, по крайней мере у меня, нет. Нет, — повторил он.

Не разрывая крепко сцепленных рук, Бенедиктов сказал внезапно охрипшим голосом:

— Я не смогу жить, если с вами что-нибудь случится.

Заимов улыбнулся.

— Мы оба военные, вокруг война, а это значит для нас обоих: на войне как на войне. Можно и погибнуть! Но в бою! Только в бою.

— Бе-Заимов! — кричал прокурор Николов. — Отвечайте суду: кто, где и когда завербовал вас в советские шпионы?

— Встаньте, когда с вами разговаривает суд! — потребовал судья Младенов.

Заимов тяжело поднялся, ощутив острую боль в спине. Он смотрел на судью и молчал. Всем своим существом он был еще там, в тенистом парке, где по зеленому лугу важно вышагивали черные дрозды...

Во время перерыва члены суда Иванов и Паскалев ушли в буфет. В судейской комнате остались судья Младенов и прокурор Николов.

Младенов прекрасно понимал, что суд идет не так, как того хотели его организаторы. Высокие начальственные лица, беседовавшие с ним, прежде всего требовали, чтобы процесс не стал для Заимова политической трибуной. Но одновременно они подчеркивали, что Заимов — фигура не рядовая, популярность этой фамилии в стране огромна, и поэтому суд над ним должен быть неуязвимым с правовой стороны — все должно выглядеть законно.

— Все-таки получается, что не он идет за судом, а мы за ним. На каждый вопрос он отвечает пространным и преступным разглагольствованием, а мы это покорно выслушиваем, — сказал прокурор Николов то, что и без него судье было известно.

— Этого следовало ожидать, — не сразу ответил Младенов. — Конечно, основа его преступления политическая, и отделить его конкретные преступные действия от этой основы суду крайне трудно, если не невозможно. Замечу, кстати, что такого разграничения нет и в подписанном вами обвинительном заключении. А это дает ему формальное право прибегать к политическим мотивировкам своих поступков. Наша общая задача теперь — свести это к минимуму.

Младенов понимал, что оказался в опасной ситуации, особенно он боялся полицейского атташе германского посольства Виппера, который уже давно был главным судьей для всех болгарских судей, — карьера или крушение зависели главным образом от него.

До суда Младенов считал, что отношения с Виппером у него хорошие. Не без его содействия он был назначен на этот процесс. Последний раз они виделись неделю назад и проговорили тогда около часа в полном согласии.

— Я недоволен тем, как проведено следствие, — сказал Виппер. — Они попросту не поняли, что такое Заимов, и работали с ним примитивно и пошло. Вместо того чтобы внушить ему мысль о тщетности его замыслов и отсюда о бессмысленности всего с ним случившегося, они ожесточили его, довели даже до попытки самоубийства. Не повторите их ошибки.