Появляется поэт Пиколино, и я диктую ему продолжение хроники. После обеда тираж четырех страниц почти готов.

Вдруг снова появляется Каракуди, очень веселый и довольный.

— Господин директор, я принес информацию, которая обязательно должна попасть в праздничный номер. Уверен, что она доставит вам большое удовольствие…

Он читает:

«С особым удовольствием сообщаем, что уважаемая госпожа Флорина Каракуди родила сегодня, 20 декабря, двух девочек, Деспину и Кяжну.

Знаменательное совпадение! В этот же день счастливому отцу, нашему уважаемому сотруднику господину Иг. Каракуди, исполнилось сорок лет.

Горячие поздравления счастливым родителям».

Наш праздничный номер получился на славу. Успех имели и хроника, и стихи, и начало повести; но особый успех у наших коллег имела информация о «знаменательном совпадении» и моя статья о празднике епископа Телефона.

В воскресенье, накануне рождества, в редакцию пришел благословить нас с праздником священник Пантелие Бырзеску в сопровождении нашего ценного сотрудника. Оба предельно веселы.

— Славим рождество господа нашего Иисуса Христа, — начинает батюшка и в заключение желает мне долгих лет счастливой жизни.

Я смиренно кланяюсь, целую икону, ласково смотрю на зятя и отвечаю тестю:

— Воистину воскрес, батюшка!

А на улице — дождь и снег, тает и замерзает, грязь и буран… непогода страшная, даже священника жаль выпустить из дому.

1907

Говорят, будто лет сто тому назад Дардарот, владыка преисподней, приказал предстать перед ним всем чертям — от мала до велика, пригрозив тому, кто ослушается, укоротить хвост и удлинить уши! Когда все собрались, царь дернул себя за бороду, страшно заскрежетал зубами, кашлянул так, что заскрипел трон, и, вылупив глаза, заорал:

— Окаянные! Кто из вас не дурак и видит, что происходит у него под самым носом, что творится вокруг, тот, как и я, замечает, что все люди, попадающие к нам сюда, жалуются на своих жен. Всю вину за свою погибель они сваливают только на них одних. Стоит спросить любого: «Почему ты сюда попал?» — и слышишь в ответ лишь одно: «Женщина… женщина…» Неужели это так?.. Думаю, что на слова людей не очень-то можно полагаться, с правдой-то они не в ладах! Все же мне хочется хорошенько проверить это странное дело; ведь политика нашего царства требует, чтобы мы знали все; нам нельзя ошибаться или в чем-либо сомневаться… Хотел было я приказать вам подвергнуть женщин страшным мукам — авось удастся из них выжать хоть крупицу правды; но передумал: никакого толку не будет, очень уж они упрямые и строптивые… И вот, поразмыслив хорошенько, я решил послать на землю малыша Агиуцэ… Что? Агиуцэ не пришел?.. Где Агиуцэ?

А малыш притаился в задних рядах, среди мелких чертей, и, пока Дардарот держал речь, он, прислушиваясь к его словам, взвешивал собственный хвост на руках. Услыхав свое имя, он тотчас же закричал:

— Я здесь, твоя темность!

— Так почему же прячешься, коли здесь? Поди, проклятый, сюда! За других прячешься? Почуял, малый, что дело для тебя есть, и хоронишься, как бы я твою морду не приметил, не вспомнил о тебе!

Как только Агиуцэ подошел, Дардарот схватил его за уши и давай трепать так, что у чертенка косточки затрещали, — все это от большой любви: малыш был потешный, и когда царю наскучивали державные заботы, он звал Агиуцэ, и тот молол всякую чепуху, шутки откалывал.

— Послушай, милок… Сию же минуту возьми из царской казны сто тысяч золотых, те, что доставили позавчера вместе с околевшим скрягой. Бедняки с окраины похоронили его на собранные подаяния, а то он уже попахивать начал. Возьмешь, стало быть, сто тысяч золотых, обернешься смертным человеком и заявишься на землю. Выберешь на земле такое место, какое тебе подходящим покажется. Там — слушай внимательно, перестань хвостом баловать! — женишься и проживешь с женой десять лет. Потом будто помрешь и оставишь на земле свое тело. А сам вернешься сюда и подробно расскажешь обо всем, что ты выстрадал как женатый человек…

Бедняга Агиуцэ! Не зря он прятался среди мелкоты, хоть и стоил целых двух чертей; догадывался, что опять ему дадут дьявольски трудное поручение. А услыхав, что придется иметь дело с женщиной, совсем поджал хвост: он все еще помнил старуху, к которой однажды нанялся служить на три года… Ну и задала ему старуха работенку! Велела выпрямить вьющийся волос. Агиуцэ смачивал его слюной и вытягивал между пальцами днем и ночью, без отдыха. Чем больше он его смачивал и вытягивал, тем круче волос вился. И так все время, пока черту не осточертела такая жизнь. Махнул он рукой на жалованье и сбежал от хозяйки.

— И знай, — добавил Дардарот, немного подумав, — что за эти десять лет ты испытаешь все горести, все сладости и все напасти, какие выпадают на долю простых смертных, узнаешь, что такое невежество, нищета, рабство, глупость и даже гнев. Защищаться же от всех зол будешь сам как сможешь, по своему разумению… Понял, малыш?

Что мог ответить чертенок? Он и пикнуть не посмел: Дардарот не выпускал его из когтей.

— Понял, твоя темность!

— Так чего ж стоишь, коли понял?