– А с его женой ты хоть раз говорил?

– Нет.

– Оно и видно. – Алиса рассмеялась. – Эта тетка все время только и твердила, как ей хочется, чтобы ее казнили на гильотине. И рассуждала, долго ли живет осужденный, точнее, его голова, после того как упадет острие. Может, я чересчур консервативна, но за завтраком я предпочитаю разговаривать о чем-нибудь более приятном.

Абиб тоже рассмеялся.

– Ты права, хотя с тех пор, как мы первый раз заговорили об отрубленных головах, я заинтересовался этой темой. Причем в европейском варианте как раз меньше всего: если не считать обычая делать кубки из черепов убитых врагов, который дольше продержался среди викингов, в Европе не было интересных обычаев, связанных с отрубленными головами. А вот в Турции еще триста лет назад в султанском дворце были выставлены не только бальзамированные головы врагов, но и – на страх их преемникам – визирей, казненных или задушенных по приказу султана. В Японии придворные дамы собирали с поля битвы головы убитых самураев, мыли их и делали им красивые прически. Добыть голову врага – до сих пор часть обрядов инициации на Новой Гвинее. Инки украшали черепа врагов золотыми пластинками и вставляли им глаза из горного хрусталя; индейцы хиваро умели сжимать добытые головы до размеров кулака. В Африке некоторые народы закапывали черепа, чтобы те стерегли их дома и деревни, а другие, в свою очередь, отрезали головы трупам самоубийц, чтобы наказать их за то, что они лишили себя жизни. А вот в Европе отсечение головы было только одним из способов отправить кого-нибудь на тот свет, сами головы никого не интересовали. Разве что головы святых; тогда они служили реликвиями.

– Хватит! – воскликнула Алиса, затыкая руками уши. – А то сейчас у меня самой голова лопнет! Или вообще отвалится!

Абиб расхохотался.

– Ладно. А я бы еще поплавал. Пойдем?

– Нет, спасибо. Иди сам. Хочу заказать какого-нибудь питья.

– Мне тоже возьми, ладно? Лучше «колу».

Он разбежался, прыгнул в воду и вынырнул только с другой стороны бассейна. Алиса следила за ним, потом начала смотреть на прыжки с самой высокой вышки; ее поражало, как прыгунам – часто совсем юным – удается выделывать в воздухе такие замысловатые фигуры. Потом закрыла глаза и подставила лицо солнцу.

Внезапно она почувствовала на себе чей-то взгляд. Подняв веки, она увидела, что сидящий поблизости длинноволосый подросток таращится на ее бюст. Алиса не выдержала.

– Что уставился? – сердито огрызнулась она по-польски.

– Из-извините… – пробормотал тот тоже по-польски. – Не хотел вас обидеть.

Алиса почувствовала себя неловко. Она заговорила по-польски, думая, что парень ее не поймет. Ан вот поди ж ты!

– Вы… вы очень красивая, но я смотрел не на вас, только на фигурку, которая у вас на шее. Она выглядит очень оригинально.

– Бели хочешь, могу ее тебе отдать. – Она сняла цепочку через голову и протянула парню. – Цепочку тоже можете оставить себе.

– Я не могу принять такой дорогой подарок!

– Я все равно ее собиралась выбросить. Бери!

Парень сорвался с места, схватил фигурку и крепко сжал в ладони.

– Спасибо вам! Спасибо огромное!

– Что ты делаешь в Египте? – спросила Алиса.

– Мой отец работает в БСК, это бюро советника коммерции. В Египте много поляков: торговцы, инженеры. Ну и польская археологическая база тоже.

– Тебе тут нравится?

– Да. Я тут уже четыре года. Знаете… – начал он и вдруг умолк.

Алиса ободряюще улыбнулась ему:

– Давай говори!

– Я слушал ваш разговор и должен вам признаться… три месяца назад я видел отрубленную человеческую голову.

– Где?!

– Если позволите, расскажу. Можно? – Не дожидаясь ответа, он подсел к ее столику.

Я учусь в Каирском американском колледже в Маади, это дачный поселок километрах в пятнадцати от Каира. Большинство учеников – американцы, дети посольских работников, но в моем классе есть и таиландка, и малаец, и бразильянка, и венгр. Большинство американцев живут в Маади, остальные ученики – в Каире. Доехать не проблема – у школы есть свои автобусы, которые нас привозят и увозят. Я живу в квартале Гарден-сити, на Шария Маамал эс-Суккар, так что каждое утро жду автобуса на Курниш эн-Нил, бульваре, который идет вдоль Нила.

Вечером по бульвару не пройти – сразу налетает мошкара. Клубится вокруг головы, залетает в нос, уши, глаза, рот; едва можно дышать, а уж разговаривать никак нельзя. Временами над самой головой проносятся летучие мыши, которые живут в ветвях деревьев. Это тоже не слишком приятно. Но когда я жду автобуса в полвосьмого утра, ни мошкары, ни летучих мышей нету. Стою у балюстрады и смотрю на Нил, который в этом месте омывает остров Рода. В зависимости от времени года вода в реке стоит то выше, то ниже. Большую часть года бульвар оказывается в трех метрах над уровнем воды, но я помню, как однажды осенью вода так прибыла, что еще немного – и залила бы мостовую. Она тогда была совсем бурая и текла очень быстро.

Я больше всего люблю смотреть на Нил зимой и весной, когда уровень воды невысокий. Тогда в тростниках, которыми заросла бегущая вдоль воды узкая полоска земли, кишмя кишат крысы. Перегнувшись через парапет, я присматриваюсь, как они плавают в воде и вытаскивают из нее всякие отбросы или носятся по суше с громким писком. Я для них виден, но они поглощены своими занятиями и не обращают на меня внимания. С тем же успехом меня могло бы вообще не быть.

И не только крысы интересуются тем, что приносит река. Люди тоже. Маленькие мальчики часто ходят вдоль берега и собирают куски дерева, которые приносит вода. Потом их сушат и продают на дрова. Иногда находят подгнившие плоды – забирают и их. Редко случается, чтобы вода принесла что-то действительно ценное.

Ребята постарше тоже приходят к воде, но у них есть духовые ружья, и они стреляют в воробьев. Не для забавы, конечно; они на них охотятся. Убитых птиц сразу ощипывают и потрошат, а потом толстой черной нитью привязывают к поясу за лапки. Я видел пацанов, которым удавалось подстрелить по три с лишним десятка воробьев. Добычу продают на рынке; она считается деликатесом.

В один из дней в начале марта я, как обычно, появился на бульваре за несколько минут до приезда автобуса, подошел к парапету и стал смотреть вниз. У самой полосы черного, вязкого ила я увидел какой-то странный предмет, до половины погруженный в воду. Возле него крутились две крысы. Еще не было видно, что это такое, но я чувствовал, что это что-то отвратительное. И оказался прав: когда напряг зрение, увидел отрезанную человеческую голову. Отрезанную голову длинноволосого, бородатого мужчины. Белого мужчины.