Хиаб вернулся первым. Он развел огонь под похлебкой, но не мог есть. Волнение стягивало горло. Сим приехал в сумерках, перед самыми барабанами, кинул на дно повозки похудевшие мешки, снял с шеи деревянный знак и тяжело опустился на войлочную скамью.

– Все успел? – спросил торговец, придвигая япту еду.

– Почти. В Западную бухту не пустили.

– Ладно, - сказал Хиаб, - я сам съезжу туда на рассвете.

Проводив Хиаба, Сим уже не ложился. До утреннего сигнала он не смел отойти от колымаги. Первые же встречные стражи, ничего не спрашивая, затравили бы его волками.

Вот из серой мглы проступила Башня – девять сужающихся кверху ступеней, каждая в три человеческих роста. Она походила на зазубренное копье с обломанным острием. Рассвет по ступеням башни спускался вниз. Из мглы проступали окружающие постройки. Когда из редеющей тьмы выступили стены медвежьего загона, Сим сжал кулаки и подался вперед, словно пытаясь сквозь частокол разглядеть, как медленно просыпаются бурые звери, - зевают, встряхивают цепями, нюхая, не несут ли утренний корм.

Каждый из сотни бурых получал утром по большой рыбине – подслащенной медом, в меру тухлой. Такой не добудешь на воле! Стиснув руки, Сим провожал глазами фигуры медвежатников с корзинами. Вчера он передал котту, рабу хранилища, горсть комочков из аппетитно пахнущего сала. Их делала Даметра, Зогд вез через океан, Ситтар – на Канал. Съев такой шарик, зверь не вставал с ревом на дыбы, как от грубой борейской отравы, не катался по земле, как от костяных иголок, что кладут в приманку гии. Нет, медведь облизывался и умиротворенно засыпал, подложив лапу под голову. И не просыпался.

Скрипели двери, вспыхивали огни светильников и костров: повара грели оставленную с вечера еду. Пробегали первые вестники. Звери за частоколом затихли. И тут же донеслись испуганные понукания, растерянная перебранка. Кто-то, выбежав из ворот, метнулся в одну, в другую сторону… Сим глубоко вздохнул – кажется, удалось! В это время с вершины башни донесся тоскливый голос трубы, и в ответ вдоль всего Канала загремели барабаны.

Придерживая болтающийся на груди деревянный знак, Сим побежал к руслу.

– Что-о?! – Кормчий охраны схватил за шиворот главу медвежьего челна.

– П-передохли! – дрожа от ужаса, повторил тот. – Когда я прибежал…

Не дослушав, кормчий рванул за шиворот лязгающего зубами главу зверей и поволок к лестнице, ведущей на верх башни. На каждом этаже слуги, стражи, писцы с удовольствием смотрели, как сухощавый охранник пинками гонит впереди себя полного, бледно-желтого главу медведей. Приятно, когда кого-то ждет кара. За что, интересно?

Ацтар жил на седьмой ступени башни. Выше были голубятня, хранилище времени и площадка с каменными перилами.

– Где… Не встающий на колени?

– Уже поднялся. А что…

Внизу еще не видели солнца, а для титана оно уже приподнялось над краем Восточного океана. Стоя у перил, он смотрел, как темные вереницы рабов растекаются по огромному ущелью, заткнутому пробками перемычек.

«Ну вот, - подумал он, - дно почти везде готово. Почистить бока, укрепить камнем где нужно..»

– Всесильный, дозволь! – Ацтар скривился. Он не любил, чтобы являлись без зова. Но кормчий уже вытолкнул на площадку главу зверей. Тот шагнул к титану и повалился на каменные плиты.

– Вот! – охранник пнул его ногой. – Уморил всех медведей!

– Всесильный! – медвежатник завыл, не смея поднять голову. – Кто-то отравил их! Еще вчера ни один не болел…

«Вот оно!» - мелькнуло в голове Ацтара.

– Встань! – Он ногой поддел опущенное лицо. – Говори, кто мог… - не договорив, титан обернулся на странные звуки, взлетающие над руслом Канала. – Неужели… - пробормотал он, вглядываясь в поднимающуюся пыль.

Глава медведей задом полз к лестнице, шепотом молясь: пусть эта какая-то новая беда будет достаточно велика, чтобы отвлечь титана от передохших зверей. Боги неожиданно щедро откликнулись на его моление.

Смолкла последняя раскатистая дробь барабанов. Вереницы рабов выходили из-за частоколов, в окружении волков и людей в волчьих шкурах, понуро брели к руслу. Лишь немногие – один из тысячи – знали, что сегодня голоса барабанов кричат совсем о другом, кричат в последний раз.

Вереницы разошлись по наделам. Надсмотрщики, пощелкивая бичами, направляли сотни к размеченным веревками ломтям. Подкормчие и писцы затеяли обычную перебранку на границах наделов. Стражи присматривали местечко – подремать на утреннем солнышке. Волки брели за ними, брезгливо отряхивая лапы от росы… И тут кто-то первый крикнул протяжно:

– Бог идет! Наш бог идет! Бей узкоглазых! – и опустил окованный бронзой конец лопаты на голову надсмотрщика.

– Идет! Бей! – откликнулось с соседнего надела. – Убивайте проклятых! Бог близко! – донеслось с другого склона.

– Дождали-ись! – Пеласг с наполовину выдранной бородой вскочил на глыбу, потряс киркой и прыгнул к растерянно поднимающемуся с перевернутой корзины стражу…

Волки опомнились первыми. Они всегда чуяли, сколько злобы таится под внешней безропотностью рабов. Щелкая зубами, звери без команды кинулись на запах просыпающегося гнева. Но в этот миг уже не десятки, а десятки тысяч знали, что час настал. Пока волк успевал рвануть одного, четверо уже тащили зверя за лапы, а пятый бил ломом по хребту.