— Не думаю, что это искренне.

— О Господи! — воскликнул он.

Он просто поверить не мог, что она ведет себя так, будто он сделал что-то нехорошее. Он всего лишь следовал чертовым приказам этого чертова военного министерства, и, даже принимая во внимание тот факт, что она и понятия не имеет о каких-то там приказах, какого черта она провела полдня, воркуя с мужчиной, который ее глубоко оскорбил?

Правда, этого она тоже не знает.

И все же, кто угодно, обладающий крупицей здравого смысла, мог сказать ей, что принц Алексей — маленькая склизкая жаба. Ну ладно, неимоверно красивая, и не такая уж маленькая, но, все-таки, жаба.

— Почему вы так расстроены? — спросила она.

Ей чертовски повезло, что они не стояли лицом к лицу, поскольку он бы сделал… что-нибудь сделал бы.

— Почему я расстроен?! — рявкнул он. — Почему я так расстроен?! Да потому что я…

И тут он понял, что не может рассказать ей, ни что вынужден был покинуть оперу посреди представления, ни что ему пришлось ехать за принцем в бордель, ни что…

Нет, всего этого он рассказать не мог.

— Я промок до нитки, я продрог до костей и вынужден спорить с вами вместо того, чтобы лежать в горячей ванне.

Последнюю часть фразы он фактически проревел, что было, наверное, не слишком мудро, принимая во внимание, что они, в общем-то, находились на улице.

Она замолчала — наконец-то. А потом тихо произнесла:

— Очень хорошо.

Очень хорошо? И все? Она отделалась каким-то «хорошо»?

А потом он остался стоять там, как идиот. Она подарила ему прекрасную возможность попрощаться, закрыть окно и отправиться наверх в ванну, но он остался стоять.

И смотреть на нее.

Смотреть, как она обнимает себя руками, как будто мерзнет. Смотреть на ее губы, которых он даже не мог как следует разглядеть в сумерках и все же точно знал все их движения, видел, как она сжала их, пытаясь скрыть свои эмоции.

— Где вы были? — спросила она.

Он не мог отвести глаз.

— Сегодня, — объяснила она. — Где вы умудрились так промокнуть?

Он посмотрел вниз на свою одежду, будто только сейчас осознав, что с него течет.

Как так получилось?

— Я был в опере, — ответил он.

— Правда? — Она крепче обняла себя руками. Он не был уверен, но ему показалось, что она пододвинулась ближе к окну. — Я тоже должна была поехать, — сказала она. — Мне очень хотелось.

Он тоже придвинулся к окну.

— Так почему же вы не поехали?

Она колебалась, ее глаза секунду избегали его, но, наконец, она произнесла:

— Ну, если вам это так интересно, я знала, что туда приедет принц, и не хотела его видеть.

А вот это уже занятно. Он придвинулся к окну еще ближе и…

И в его дверь постучали.

— Не двигайтесь, — приказал он ей.

Захлопнул окно, подошел к двери и открыл.

— Ваша ванна готова, сэр, — объявил дворецкий.

— Спасибо. Вы не могли бы, э-э… попросить их не давать воде остыть? Я приду через несколько минут.

— Я прикажу лакеям держать воду на плите. Вам нужно одеяло, сэр?

Гарри опустил взгляд на свои руки. Забавно, он почти не ощущал их.

— Э-э… да. Это было бы чудесно. Спасибо.

— Я немедленно принесу.

Пока дворецкий отправился на поиски одеяла, Гарри помчался к окну и распахнул створки. Оливия сидела к нему спиной, на подоконнике, слегка опираясь на раму. Она тоже принесла одеяло, заметил он. Нечто мягкое, бледно голубое и…

Он помотал головой. Какая разница, что у нее за одеяло?

— Еще минутку, — позвал он. — Не уходите.

Оливия, услышав его, посмотрела вниз, как раз вовремя, чтобы увидеть, как окно снова закрывается. Она подождала еще с полминуты, он вернулся, и оконная рама заскрипела, снова поднимаясь.

— О, у вас тоже одеяло, — произнесла она, будто это было важно.

— Ну, я же замерз, — он тоже ответил так, будто это было нечто значительное.

Они долго молчали, а потом он спросил:

— Почему вы не хотели видеть принца?

Оливия покачала головой. Не потому, что это была неправда, а потому что не думала, что сможет рассказать ему об этом. Что было странно, поскольку еще днем ее первой мыслью было рассказать ему о принце Алексее и его странном поведении. Но теперь, окном к окну, когда он смотрел на нее снизу вверх своими темными бездонными глазами, она просто не знала, что сказать.

И как.

— Это неважно, — наконец произнесла она.

Он заговорил не сразу. А когда начал, голос у него был низкий, и в нем была некая нотка, от которой у нее перехватило дыхание.

— Если он заставил вас чувствовать себя неуютно, то для меня это очень важно.

— Он… он… — Она говорила и качала головой, но, наконец, ей удалось остановиться и договорить: — Он просто сказал что-то о том, что поцелует меня. Ничего серьезного, право же.

До этого она избегала смотреть на Гарри, но тут посмотрела. Он не двигался.