Я не мог сделать ничего иного, как влететь в павильон. Там была она — одна, грустная, замерзшая, усталая, безутешная — и поддергивала свои чулки; а рядом с ней к стене был прислонен кусок фанеры. Красовавшаяся на нем надпись возвещала кроваво-красными буквами:

Женщины! Не позволим мужчинам притеснять себя! Каждая свободная и смелая женщина купит себе вибрафон!!!

— Милостивая сударыня, вы наверняка считаете меня безумцем, но я должен вам признаться… — выдавил я.

— Чего-о? — протянула дама. У нее был грубый грудной голос, с недовольными и в то же время какими-то очень сексапильными, хотя и неведомыми ей самой, обертонами.

— Я должен вам признаться, что хотел бы вступить с вами… в душевно-сексуальные отношения, — с одышкой проговорил я. — И как можно скорее. Не бойтесь, никаких иных желаний у меня нет. Не говоря уже о браке. Но, разумеется, я согласен и жениться на вас, если узаконивание страстей вас заинтересует. Словом — я на все готов!

— Чего-о?! Я никогда не выйду замуж! Вы что, сбрендили, сударь?!

— По всей видимости, — пробормотал я.

Это признание ни чуточки не испугало мою Дульцинею — скорее, лицо ее прояснилось.

— Я не всегда безумен, — счел нужным уточнить я. — Напротив, я очень и очень покладистый и спокойный марципановый скульптор средних лет. Но при виде вас, простите меня, меня настиг приступ особенного безумия…

— Марципановый скульптор? Это еще что такое?

— Это я мог бы вам объяснить. Как грустно, что вы не осмелитесь, то есть вам не подходит, согласно общепринятым нормам нашего конвенционального общества, пойти ко мне в квартиру, — в отчаянии сказал я. — Ну хотя бы только выпить со мной чашечку чая и обменяться мыслями об искусстве марципана. Уже одно это было бы для меня, попавшего в абсолютно непредвиденную физиологическую и анатомическую ситуацию, большим праздником. — Я вздохнул, и вздох мой вырвался из самого сердца. — Но и эту маленькую радость запрещают царящие в нашем обществе предрассудки. Конечно, вы не осмелитесь переступить общепризнанные правила поведения…

— Я? Не осмелюсь?! — рассердилась моя собеседница. — Да нет таких вещей, которые я не осмелюсь… — Она, похоже, была в самом деле разгневана.

— Должно ли это… означать, что вы вдруг-таки зайдете ко мне в гости? — оробело спросил я.

— Мгм… Это еще надо обдумать. Я… я должна посмотреть свой план на сегодня. — Она была в растерянности.

— Вся моя плоть, — прошептал я, — вздымается… к вам, милостивая.

— Никакая я не милостивая. Я бесстрашная Катарина. Да, так меня зовут мои друзья, — услыхал я. — А на это восстание плоти вы излишних надежд не возлагайте. Ваша плоть меня ни на грамм не интересует.

— Это, конечно, несколько огорчительно, но я должен с этим считаться… Однако отчего вы, бесстрашная Катарина, позвольте поинтересоваться, полагаете, что все женщины должны обзавестись вибрафонами? Есть ведь и такие, кто предпочитает скрипку или рояль.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего особенного. И в самом деле замечательный музыкальный инструмент…

— Музыкальный инструмент?!

Я видел, что услышанное ее потрясло… В растерянности она уставилась на свой лозунг, с которым где-то маршировала, надо думать, воинственно отстаивая женские права. И наверное, этот лозунг смешил людей, чего она, разумеется, не понимала. А теперь, наверное, поймет…

Она на мгновение умолкла, а потом своим своеобразным, хрипловато-ломким голосом, который действовал на меня необъяснимо эротически, произнесла:

— По правде говоря, мне давно не делали таких предложений. — Она изучающе взглянула на меня. — Вы говорили… как это было-то… о душевно-сексуальных отношениях. А откуда мне знать, что… ты в самом деле хочешь наладить со мной построенные на началах равноправия… как это было… внеконвенциональные душевно-сексуальные отношения? — Эта изумительная Катарина была, действительно, Катарина бесстрашная — во всяком случае, она не выказала ни малейшей стыдливости. Она тем временем продолжила: — Это в самом деле единственные отношения между мужчиной и женщиной, которые и я, и мои соратники, борцы за права женщин, не отрицаем. Хотя мы скорее посоветовали бы каждой женщине купить…

— Вибратор, — я осмелел и закончил ее фразу. (Мне какой-то извращенец подсовывает в почтовый ящик сексжурналы, и иногда я в них заглядываю. Так что в какой-то мере вся эта бутафория мне известна.)

— Душевно-сексуальные отношения мы все-таки признаем, — продолжила Катарина, не без труда пытаясь восстановить прежнюю уверенность в себе, — хотя они могут таить потенциальную опасность притеснения. Есть же и такие женщины, которые одобряют только чисто сексуальные отношения. Для удовлетворения естественных потребностей организма. Так они, во всяком случае, утверждают. Видимо, такие у них потребности. — В ее голосе послышалось презрение. — Такие отношения мужчин и женщин, говорят они, вроде бы высоко ценились в послереволюционной России. Школа дипломата Коллонтай, если я не ошибаюсь.

После чего она гордо вскинула голову и возвестила:

— А лично я счастлива, так как мне удалось, — пронзительный взгляд ее синих, почти цвета электрик глаз — редкость у темноволосых женщин — на миг изучающе остановился на мне, — совершенно избежать интимных отношений с представителями мужского пола. Мужчины нисколько меня не волнуют. И я убеждена, что какой-нибудь придурковатый марципановый скульптор не заставит меня свернуть с избранного мною и свойственного мне от природы пути.

— И меня, сударыня или барышня Катарина… — начал было я.