Шрифт:
— Ты еще послужишь мне, проклятый кяфир, — шепотом произнес Халходжа.
Он взял голову и осторожно положил в хурджун.
БЛУЖДАЮЩИЕ КОСТРЫ
— Русские убили Мадамина!
— Русские нарушили мир!
Стоустая молва потекла по Фергане и в ту же ночь докатилась до нас. Неведомо, кто принес ее. Во тьме трудно разглядеть лица, слышен лишь зловещий шепот. Мы в Намангане еще не знали, что произошло с беком и Сергеем Суховым, поэтому слухи поразили нас. Штабу бригады было известно одно: Мадамин и Сухов со взводом охраны выехали в Гарбуа и не вернулись. И еще — что разведка не нашла их следов. Но почему, каким образом гибель бека связывается с действиями наших войск? Неужели он снова вернулся к басмачам и убит во время боя? Где Сухов? Десятки вопросов возникали, и ни на один нельзя было ответить. И еще новость: басмаческие отряды, перешедшие на нашу сторону вместе с беком, подняли мятеж. Сегодня ночью многие сотни снялись и ушли в неизвестном направлении. Поднял зеленое знамя Аман-палван. Вокруг Намангана снова образовалась вражеская зона.
Горит керосиновая лампа. Желтоватый свет падает на большой стол, на котором лежит старая карта. Старая настолько, что проглядывают лысинки, краска поистерлась, да и сама бумага махрится. Кое-где совсем дыры, и Скуба — начальник штаба бригады — прежде; чем разыскать нужный пункт, старательно расправляет ладонью и пальцами лохмотья. Он умудряется все же устанавливать почти исчезнувшие названия и твердо называет их.
Несколько штабного вида, тучный, уже пожилой, в золотых очках, с аккуратно подстриженной бородкой, наш начштаба напоминал солидного учителя гимназии. Несмотря на «мирную» внешность, он обладал незаурядной храбростью и умел сохранять спокойствие в самых рискованных положениях. Добродушный и учтивый, любивший пошутить, он снискал к себе любовь и большое доверие всей кавбригады.
Усталые, мы сидели и ждали, когда Владимир Александрович разберется С картой.
Кужело вышагивает просторную комнату взад и вперед, о чем-то думает. Впрочем, можно легко догадаться о мыслях комбрига. Последние донесения тревожат всех и прежде всего Эрнеста Францевича.
Уже полночь. В номерах бывшей гостиницы «Россия» тишина. За стеной мерно стучит сапогами часовой. Во дворе, дожидаясь нас, хрустят сеном лошади. В открытые окна все слышно, даже шелест деревьев, одетых ранней листвой.
Наконец Скуба поднимает голову.
— К Пишкарану можно подойти с двух сторон, но на близком расстоянии укрытий нет. Нас сразу заметят, и Аман-палван снимется.
Почему зашел разговор об Аман-палване? Штаб фронта в Скобелеве, учитывая сложившуюся обстановку и возможность новой вспышки басмаческого движения, дал приказ ликвидировать банду Амана — наиболее крупную и опасную в уезде. Аман-палван уже примкнул к Курширмату и пытается соединиться с ним. Из Скобелева требуют начать операцию сегодня же. Но… прежде надо было попытаться вернуть Аман-палвана под наше знамя. Так рекомендовал, вернее настаивал, штаб фронта.
— Задача, товарищи, сложная, — сказал нам Кужело. — Еще раз предоставим басмачам право покончить все миром, без кровопролития.
Многим из нас предложение штаба показалось довольно рискованным. Аман-палван не из тех курбашей, что способны порвать со старым. Слишком враждебно он настроен к Советской власти. К тому же родственная близость его с местными баями, да и собственные богатства помешают ему принять — новый строй.
— Видите ли, — попытался объяснить точку зрения штаба Кужело, — Аман-палван — жертва обмана. Курширмат распространяет среди басмачей ложные слухи, будто Мадамин-бека вероломно убили большевики. Клевета смутила многих, в том числе и Аман-палвана. И если ему рассказать правду, он может вернуться к нам. Под его командой крупные силы, это надо учитывать.
— Ну, а если?.. — задал кто-то вопрос.
— Тогда выполним второй пункт приказа. В общем, все решится этой ночью или утром.
Часы на стене мирно тикают, отбивая секунды, минуты… Тишину, вдруг прерывает стук копыт. К штабу скачут несколько всадников. Мы сразу догадываемся — эго торопится вызванный в Наманган Фарынский. На него возлагает Скобелев миссию переговоров с Аман-палваном.
По топоту коней мы следим за движением верховых до самой гостиницы. Вот цокот стал реже, но звонче, все перемешалось и наконец затихло. Через какое-то мгновенье дверь распахивается и вбегает возбужденный Фарынский.
Он в гимнастерке, плохо заправленной и не застегнутой на все пуговицы, фуражка чуть сбилась набок. Глаза воспалены — должно быть, вызов поднял его прямо с постели.
— Прибыл по вашему распоряжению! — произносит привычной скороговоркой Фарынский и оглядывает нас тревожным, непонимающим взглядом.
Кужело кивает и жестом предлагает Фарынскому сесть. Но тот, не то удивленный, не то напуганный, отказывается и продолжает стоять, нервно теребя ворот гимнастерки.
— Иван Фомич, — мягко обращается к нему комбриг. — У нас к вам дело…
Фарынский несколько успокаивается, но тревога все еще мечется в его глазах. Он кажется совсем щуплым, даже хилым, не верится, что этот человек командовал «волчьей сотней». Да и держится он как-то странно, будто стесняется и даже побаивается Кужело.
— Если разрешите, я закурю, — неожиданно произносит он.
Эрнест Францевич не терпел, когда во время делового разговора курили, тем более в присутствии командира, но на этот раз даже одобрил собеседника.
— Конечно, курите.
Он понимал волнение Фарынского, хотел помочь ему совладать с собой.