Этот рассказ позже подтвердили многие, в том числе и приспешники самого Халходжи, отпущенные им перед уходом в Кашгар. Возвращение ишана в родные места было не случайным. Он собирал зарытые сокровища — плоды многолетней «борьбы» за веру. Под зеленым знаменем ему удалось скопить немало золота и драгоценностей. Истребляя неверных, он не забывал набивать пазуху свою чужими кольцами, браслетами и серьгами. Время от времени курбаши освобождался от грешного металла и в сопровождении какого-нибудь старика, знающего потаенные места, совершал жертвоприношения богу. Под покровом ночи золото зарывалось в землю, а доверчивые старик на обратном пути умирал. На его теле чаще оставался след ножа. Но иногда он падал с обрыва и разбивался или тонул в бурном потоке. Во всяком случае, ни один соучастник «жертвоприношения» не возвращался под родной кров живым. Их приносили бездыханными соседи-дехкане.

Теперь рассеянное по ферганской земле золото вернулось к шпану, и он мог отправляться на покой замаливать грехи и готовиться к райской жизни.

Халходжа прошел через Лянгарское ущелье, достиг пограничного укрепления Гульча, обогнул его, заночевал в кишлаке того же названия и утром двинулся на Суфи-Курган.

Горы не ласковы в это время года. Голубое небо может неожиданно покрыться тучами, зашумит ветер, и густой снег закрутится метелью.

В то утро шел снег. Склоны гор, холмы — все было покрыто белой порошей. Копыта лошадей месили расползавшуюся холодную грязь, перемешанную со снегом. Отряд двигался медленно, с трудом одолевая скользкую, поднимающуюся вдоль склона тропу. Только к вечеру удалось добраться до Суфи-Кургана.

Уже смеркалось. Кишлак тонул в туманной мгле. Редкие огни очагов едва пробивались сквозь летящую сетку снега. Никто не встречал ишана. Лишь собаки, сторожевые, почти одичавшие в схватках с волками, лаяли зло, неистово, до хрипоты.

Это не был кишлак в обычном представлении. Редкие мазанки лепились по склону горы и являлись как бы основанием для поселений. Зимой Суфи-Курган редел: люди вместе с отарами спускались в долину, а весной он снова оживал, стада поднимались в горы, а вокруг мазанок вырастали войлочные юрты. Кочевье наполнялось голосами, дымилось кострами, превращалось в большое селение.

Появление Халходжи не обрадовало полуголодных, оборванных жителей Суфи-Кургана. Они попрятались в свои юрты и пугливо выглядывали. Слава канхура не предвещала ничего хорошего. Одни богатеи вышли навстречу ишану, чтобы поклониться ему и пожелать доброго пути. Им хотелось остаться в стороне от дороги, по которой шел страшный курбаши. Но их желание не совпадало с намерениями ишана. Он избрал Суфи-Кургаи своей стоянкой.

Гостя пригласили в лучшую юрту. Для него закололи самого жирного барана. Едва он переступил порог, как вспыхнул огонь в очаге и засуетились женщины, готовя угощение. Всем предстояло прислуживать ишану, развлекать его. Надо было любыми средствами вызвать на хмуром лице курбаши улыбку. Однако ни запах жареного мяса, ни веселый треск арчовых веток в очаге, ни льстивые слова хлопотливых баев не настроили Халходжу на веселый лад. Он даже не стал слушать торжественные пожелания добра и благополучия, принятые восточным этикетом.

— Позовите аксакалов! — приказал он.

Курбаши хотел посоветоваться со старейшинами, ему нужно было узнать, какой дорогой легче и быстрее пройти к границе. Его приказ выполнили тотчас. Вошли седобородые и поклонились низко ишану, сидящему на расшитых узорами, кошмах. Он не дал им произнести многословное приветствие. Объявил свое решение немедленно идти к Иркиштаму и потребовал проводников, знающих кратчайшую дорогу.

— Великий хозяин, — взмолились аксакалы. — В ночь идти никак нельзя. Завтра вторник — дурной день. Сами знаете, во вторник да в субботу киргиз не оставит юрту, не выйдет из аула: злые духи собьют с пути. Подождите хотя бы до среды. Зарежем баранов, сделаем угощенье. И вы отдохнете.

— Ждать, пока придут большевики! Хорош совет, но мне не подходит. Готовьте проводников!

— Слушай, великий хозяин, — снова заговорили старики. — Целый месяц в горах бушевала метель, занесло все тропы, завалило ущелья. Давно народ не видел столько снега. Громкое слово скажешь — беда! Хоронит снег живого человека. Ждать надо. Солнце придет, оттают тропы и, откроются ущелья. Спокойно доедешь до самого Кашгара.

— Хватит! — сверкнул своими красноватыми глазами Халходжа. — Идите. Утром выступаем.

Старики поклонились и оставили разгневанного курбаши. Им надо было, вопреки обычаю и здравому смыслу, принять решение. Трудное решение. В дальней юрте, грея руки у очага, они долго совещались. Наконец выход был найден. Против злых духов обратили их же оружие — колдовство. Наполнили солью кожаный мешочек и в полночь зарыли его в сорока шагах от юрты по намеченному пути. Теперь духи были обезврежены, и можно было отправляться в дорогу даже во вторник.

Едва рассвело в горах, как отряд Халходжи, вытянувшись цепочкой, двинулся по заснеженной тропке к перевалу Шарт-Даван. Ехали попарно, гуськом. Впереди двенадцать проводников, за ними, шагах в двадцати, — Халходжа, одетый в теплый ватный халат и меховую шапку. Следом тянулась вся колонна, возглавляемая двумя знаменосцами. Один держал древко с развевающимся на ветру зеленым шелком, второй — пику, увенчанную головой бека, дряблой, сморщенной, уже не похожей ничем на Мадамина.

Тепло еще не коснулось своим дыханием этих суровых мест. Всюду лежал снег, глубокий, рыхлый. Он устилал склоны, вис над пропастями и, казалось, таился, готовый сорваться и хлынуть вниз бушующим белым водопадом. Небо очистилось. Огромное, сверкающее ослепительной короной лучей, горело в ясной синеве солнце. Оно лилось на снега и играло в них радужным блеском, вспыхивало, обжигало белым огнем.

Лошади вязли ногами в свежей пороше, спотыкались, вскидывали пугливо головы. Колонна двигалась медленно. За три часа отряд прошел не более пяти верст. Проводники все чаще и чаще останавливались, отыскивая невидимую под снегом тропу. Потом вовсе застыли.