Халходжа, исподлобья поглядывавший на стариков, насторожился. Ему не понравилась медлительность, с которой эти седобородые горцы выполняли его приказ. Уже несколько раз он подгонял их окриком. Теперь чаша его терпения переполнилась.

— Эй, собаки! — прорычал он. — Долго я буду ждать?

Злого слова было достаточно, чтобы поторопить проводников. Но он решил как следует припугнуть их — выхватил из кобуры наган и выстрелил в воздух. Звонкое эхо прокатилось по ущелью, отталкиваясь от заснеженных склонов и повторяясь на разные лады.

Обомлевшие от страха проводники торопливо погнали лошадей, а следом пошла вся колонна. Опять в тишине поскрипывал снег, фыркали пугливо кони, звякало, оружие. По-прежнему сверкало ослепительное солнце и безмолвно высились вершины Алая. И никто не заметил, не учуял, что вековой покой гор уже нарушился, что они ожили.

Где-то слева, в поднебесье, неприметно для глаза тронулся оторванный звуком голубой покров и неслышно потек вниз по склону. Только птица, какая-то пугливая птица, взметнулась ввысь и полетела прочь, подальше от несчастья. Малое и неслышное росло, становилось большим, огромным, заговорило, зашумело.

Когда люди внизу заметили бегущие сверху снега, горы уже бесновались, грохотали, выли. Лавина, дымя белой пылью, катилась с умопомрачительной скоростью, сметала камни, вырывала деревья. Никто и ничто не могло остановить ее.

Халходжа первый бросился назад, чтобы уйти от смерти. Камча до крови впилась в круп коня, руки протянулись над гривой, словно хотели вынести животное из вязкого снега. Но и нескольких прыжков не смог сделать конь. Упал, сбитый и придавленный лавиной.

Через несколько минут снова стало тихо. Успокоенные горы обрели прежнее безмолвие, солнце все так же горело и сверкало. Только в ущелье, где лежала невидимая тропа и недавно шли люди, высилась гигантским холмом застывшая лавина. Под ней нашли свою могилу джигиты, проводники, сам ишан и голова Мадамин-бека.

Снежный мазар укрыл их навечно.

Мы готовились к решающим боям против Курширмата. В течение последнего месяца от нового «амир лашкар баши» отпало несколько отрядов, да и соратники его в разных районах долины переживали «черные дни». Басмачи терпели поражение за поражением. Инициатива прочно перешла в руки красных частей, и они уверенно развертывали, наступление на главные силы Курширмата.

В первых числах июня два полка Ферганской кавалерийской бригады были сосредоточены в районе железнодорожной станции Федченко.

В связи с отъездом Кужело в штаб фронта на совещание временное командование бригадой было возложено на меня. Ни о каких операциях мы пока не помышляли. Планы разрабатывались в Скобелеве, и надо было ждать приказа.

Непредвиденное обстоятельство, однако, изменило ход событий.

Наши разъезды захватили в плен двух басмачей и привели в штаб бригады. Один, пожилой на вид, бородатый, одетый в шелковый полосатый халат, с наганом за поясом, держался с достоинством, называл себя воином ислама. Второй, помоложе, вооруженный карабином и шашкой, был явно, напуган и жалостливо поглядывал на красноармейцев.

Едва они переступили порог штаба, как оба, будто по команде, согнулись в поясе и наперебой стали лепетать:

— Ассалам алейкум! Ассалам алейкум!

Я ответил на приветствие и предложил пленным сесть. Однако они продолжали стоять, а старший многословно принялся объяснять, что они не разбойники, честные люди, и всегда шли правильным путем, начертанным шариатом. Бог тому свидетель — рука его никогда не поднималась на безоружного человека, он не запятнал себя кровью невинных.

Мне пришлось прервать бородатого. Я сказал, что верю в его честность и поэтому надеюсь услышать от пего только правду. Поскольку он старше своего друга и, наверное, опытнее, пусть и расскажет обо всем красным начальникам. Бородатый охотно кивнул, выражая согласие с моей просьбой.

Дежурный вывел, молодого, и мы остались с бородатым наедине. Я предложил пленному чай, угостил черствой лепешкой, и это легко настроило его на дружеский лад.

— Хозяин мой Юлчибек-курбаши — самый, сильный начальник в Араване, — начал рассказывать басмач. — Он друг самого Шер-Магомет-бека.

— Кривого Ширмата? — уточнил я.

Мое замечание покоробило бородатого, он усмотрел в этом унижение достоинства «великого» воителя за веру,

— Шер-Магомет-бека, — повторил басмач. — Оба хозяина — Юлчибек и сам «гази» — с войсками в две, а может быть, и три тысячи джигитов находятся сейчас в кишлаке Беш-Тентяк. Туда же привели своп отряды майгарский курбаши Казак-бай и Ахмат-палван Ассакинский. И еще много собралось курбашей больших и малых.

— А зачем они съехались? — спросил я с нескрываемым любопытством.

— Это не будет составлять тайны для советских командиров, — охотно ответил басмач. — В Беш-Тентяке идет курултай. На белую кошму «амир лашкар баши» сел хозяин Шер-Магомет-бек-гази, чтобы решать великие дела. Из войска отобрали двадцать лучших молодых джигитов и посылают их в Афганистан обучаться военному делу у инглизов. Большая война будет, нужно много начальников…

Военный совет в Беш-Тентяке интересовал меня не только как событие, раскрывающее планы басмачей на будущее, Скопление вражеских сил давало нам возможность нанести удар сразу по целой группе курбашей, расстроить систему, которую пытался наладить Курширмат. Бородатый басмач пояснил, как организована защита Беш-Тектяка. Араванский отряд стоял у въезда в кишлак, северо-восточную часть селения занимали Ахмат-палван и Казак бай, северо-западную часть охранял сам Ширмат-гази.