Относительно последнего никаких сомнений быть не должно — вопрос о соотношении «царства и священства» в советской России был решен окончательно и бесповоротно уже к 1922 г., в ходе кампании по изъятию церковных ценностей. Как это было проделано на Урале, вполне убедительно показано на основе многочисленных источников в работе М. Г. Нечаева [465] . Второй, не менее сильный удар церковь испытала в период коллективизации — в просмотренных нами делах неоднократно упоминаются церкви, закрытые в 1933–1934 гг. по решению общего собрания колхозников. Лишенная имущества, ограбленная, контролируемая извне и «просвечиваемая» изнутри «осведомами» из рядов духовенства, церковь явно не могла быть по-настоящему серьезным противником. Тем не менее, в 1937 г. в ходе «кулацкой операции» по ней будет нанесен новый, невиданный по жестокости удар. Возникает вопрос: зачем же так всерьез заниматься экзорсизмом, если дьявол — ряженый?

Как представляется, можно указать два резона подобных действий. Первый, совершенно очевидный, заключается в том, что даже сломленная церковь могла быть источником какого-то беспокойства и (пусть мелких) неприятностей. Второй состоит не в том, что она делала, а в том, что она являлась общенациональной иерархизированной организацией. Рассмотрим оба мотива.

Если не принимать в расчет бредни относительно комплектования повстанческих взводов из прихожан (с церковными старостами в роли командиров) или создания мобильных бригад из полоумных нищебродов-юродивых для разбора железнодорожных путей [466] , равно как и срыва посевной (или уборочной) методом отмечания церковных праздников, в сухом остатке все же остается несколько способов, которыми церковь могла досадить власти.

Первый имеет сугубо конъюнктурную природу и относится только к периоду от опубликования сталинской Конституции в 1936 г. до первых выборов в Верховный Совет в 1937 г. Поскольку каждой совершеннолетней живой душе было даровано избирательное право, вопрос об их ловле приобретал некоторое политическое значение. Разумеется, власть сделает все необходимое для того, чтобы в Верховном Совете не появилась «черная фракция», строго указав, например, что церковная община не является общественной организацией, следовательно, не может выдвигать своих кандидатов. И после первых же выборов стало понятно — «Они не пройдут!». Но, как явствует из многочисленных показаний подследственных и агентурной информации, в 1936–1937 гг. и духовенство, и церковный актив из прихожан питали на этот счет некоторые иллюзии [467] . Следовательно, возможны (гипотетически) некоторые эксцессы во время предвыборной кампании и в ходе самих выборов. А за это местное начальство по головке не погладят.

Второй, более общий повод для беспокойства заключался в том, что для правящей партии церковь по-прежнему оставалась идейным противником. Не стоит, конечно, при анализе причин репрессий придавать особое значение идеологии, но это обстоятельство имело совершенно определенный прагматический аспект. При любой активизации деятельности духовенства в адрес представителей партийной номенклатуры соответствующего уровня мог раздаться (и часто раздавался) начальственный окрик — дескать, что-то черти в вашем огороде расшалились, плохо антирелигиозная пропаганда поставлена. За этим могли последовать оргвыводы — со всеми присущими 1937 г. последствиями.

Но главное, как представляется, все-таки было другое. Проблема не столько в том, что ВКП(б) рассматривала церковь в качестве конкурента на ниве «ловли человеков». Дело в том, что церковь и партия были удивительно похожи структурно и организационно. Уподобление партии церкви (орден меченосцев и т. п.), как и демонстрация религиоподобных черт догматизированного марксизма, набили оскомину. Но можно взглянуть на это и с другой стороны: иерархические церковные структуры были совершенно изоморфны партийным и формировались (если можно предложить такое определение) по параноменклатурному принципу.Применительно к конкретной епархии это означало, что существовало определенное количество «номенклатурных позиций» настоятелей церковных приходов, священников, заполняемых методом назначения сверху из строго определенного контингента, отвечающего каноническим требованиям. Несколько приходов объединялись в благочиние, а назначаемый благочинный выступал промежуточной инстанцией («инструктором обкома») между ним и архиереем. Снуя, как челнок, между приходом и епархиальным центром, он находился в личном контакте, с одной стороны, с его главой, а с другой — с приходским советом, попом, дьяконом, псаломщиком и т. п. Священники частенько навещали по делам епархиальное управление, общались друг с другом, вместе праздновали церковные праздники, выпивали (как без этого!), обсуждали церковные (и не только) дела.

Одним словом, духовенство действительно было закрытой корпорацией, пронизанной личными связями, организованной и централизованной. В этом смысле самоопределение церкви как земного тела Христова — удачная метафора, т. к. «контрреволюция» в любом из его органов, подобно раковой опухоли, неизбежно должна была поразить метастазами все тело. А уж арест епископа, разумеется, должен был бы иметь для его клира такие же последствия, как и арест секретаря обкома для всех тех, кто делал при нем номенклатурную карьеру. Поистине, духовенство — идеальная среда для конструирования всяческих антисоветских центров, организаций и их подразделений, вербовок и т. д. Такой возможностью не воспользовался бы только ленивый, а в 1937 г. в НКВД ленивые не задерживались.

Судьба духовенства пермской епархии, в общем, была предопределена задолго до появления приказа № 00447. Первым признаком надвигающейся бури стало разосланное всем городским и районным комитетам партии секретное письмо секретаря Уральского обкома ВКП(б) И. Д. Кабакова от 24 апреля 1937 г., специально посвященное деятельности духовенства. В нем указывалось:

В качестве примера такой деятельности в письме фигурирует, например, поп Калашников, совместно с другими священниками организовавший в Чернушинском районе группу бродячего монашества из семи человек, которые вознамерились устраивать крушения на железной дороге, особенно поездов, в которых будут ехать члены советского правительства. Действительно, священник И. Ф. Калашников был арестован 17 апреля 1937 г. [469] В то время как партийные организации благодушествовали, органы НКВД не дремали.