Интересно, как легко и понятно выразился непримиримый боец с коррупцией. Так «коррупция» – это где-то там, наверху, в заоблачных высях. А так – простые «реалии жизни», от веку заведённые. Просишь у человека что-то, прямо в его обязанности не входящее, – будь готов отблагодарить. Чем и как – смотря по обстоятельствам. А уж снизойдёт он к твоей просьбе или нет – дело его совести и твоей удачи. Всегда так было, сколько Фёст себя помнил, и до него тоже, с времён Киевской Руси, как минимум.

Милицейский лейтенант нервно сглотнул. Полковников он опасался и не любил, возражать им хоть в чём-то – себе дороже. Тем более, судя по возрасту и манере разговора, этот полковник – никак не милицейский. А документы спрашивать – незачем, с первого взгляда ясно, не на понт берёт.

– Садитесь, товарищ полковник, довезём, труда не составит.

Втроём устроились на заднем сиденье, и всю дорогу лейтенант не сводил глаз с внутреннего зеркала. Будто никогда девичьих коленок не видел.

Где переулками, где проходными дворами, где по встречке с сиреной до бывшей площади Коммуны, ныне – Суворовской, долетели за двадцать минут.

– Спасибо, командир, – сказал Ляхов, выпустив на тротуар девушек. – Ты – хороший парень. Держись, господин офицер, всё ещё впереди.

Положил на торпедо машины обещанные деньги.

– Да вы что, товарищ полковник! Да зачем? Мы и так, из уважения… – Лейтенант, похоже, всерьёз попытался возмутиться.

– За уважение – спасибо. От меня взять можешь. Знаю я ваши с сержантом заработки. Только сволочью не становись за эти же копейки. Не окупается, ты мне поверь. Ладно, езжайте, заболтался я…

На самом деле Ляхов говорил очень продуманно, ориентируясь на довольно понятную натуру этого лейтенанта. С кем же дальше жить, работать и воевать, если молодёжь вовремя не воспитывать?

– Езжай. Вдруг чего потребуется – по службе или просто так – к старшему консьержу в моём подъезде обращайся.

Они вошли в ворота, ведущие к озеру в глубине парка Дома Российской армии. Людмила обернулась, убедилась, что милицейская машина потерялась в потоке, сжала локоть Вадима:

– Да, вот такому нам учиться и учиться…

– Не скромничай. На даче ты так лихо импровизировала…

Герта смотрела на них сбоку, до невозможности тонко улыбаясь. Милуются, понятное дело. Но Вадим Петрович партию провёл действительно аккуратно. Хоть в учебники вноси. Одно было Герте непонятно – для чего эта милицейская машина оказалась напротив подъезда именно в момент их появления? И отчего взгляд сержанта за рулём не соответствовал его роли и должности?

В пасмурный летний день очень приятно идти по аллеям густого двухсотлетнего парка в самом центре Москвы. Даже не верится, что совсем рядом гудят тысячами машин и стоят в пробках Садовое кольцо, Олимпийский проспект, проспект Мира и менее мощные транспортные артерии. Словно и нет вокруг гигантского мегаполиса. Липы пахнут, зеленеют газоны и лужайки, словно в каком-то Гайд-парке. В обширном пруду плавают утки и лебеди, бабушки с детьми неспешно прогуливаются. Благорастворение воздухов, одним словом.

Только Фёста, которого, пока он здесь один, снова можно называть просто Вадимом Ляховым, здешнее благолепие, невзирая на наличие двух прелестниц справа и слева, не слишком умиротворяло.

Герта передала ему своё впечатление от сержанта, сидевшего за рулём подвёзшей их машины, он им сообщил то, что услышал от майора Бориса Ивановича, и кое-какие собственные мысли.

Нельзя сказать, что он, как Михаил Берлиоз на Патриарших прудах жарким московским вечером, почувствовал внезапный укол тупой иглы, засевшей в сердце. И «необоснованного, столь сильного страха, что ему захотелось тотчас же бежать отсюда без оглядки», Вадим тоже «не испытал» [130] . Кое-чем существенным он отличался от председателя МАССОЛИТа, оказавшегося невинной жертвой слишком мощных, чтобы даже просто вступать с ними в дискуссию, сил.

Вадим каким-то не описанным в анатомическом атласе Синельникова органом ощущал тревогу, и это тоже понятно – надвигающаяся гроза на многих людей действует не самым благотворным образом. А если вдобавок к этому учесть факторы уже совершенно материалистические… С давних времён известно: «Минуй нас прежде всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Связываться со всей «машиной государства российского», даже пребывающей в полуразобранном состоянии, одиночке не слишком разумно. Могущественные «братья» давненько не давали о себе знать, да если бы вдруг и дали… В данный конкретный момент он сам по себе на этой аллее и мало чем отличается от персонажа фильма «Три дня Кондора». За одним исключением – герои-одиночки далеко не всегда выигрывают поединки с такими организациями, как ЦРУ, НКВД, МГБ, РСХА. В кино – почти всегда, но у нас тут, к сожалению, не кино.

Ясное дело, знал, братец, на что шёл, сначала перчику в чересчур пресную жизнь захотелось добавить и денег подзаработать, потом втянулся. Но вот последнее время ситуация начала обостряться как-то слишком резко и, более того, малопонятно. Хорошо Секонду, при самом катастрофическом раскладе ему грозит всего лишь опала, но ни орденов, ни дарованных ими «преимуществ по службе» сам Император лишить не может, согласно указам «О вольности дворянства».

А ему, «смерду советского разлива», с четырьмя (и коробки теперешних спичек не стоящими) латунными звёздочками капитана медслужбы запаса, который «никто и звать его никак», в какую сторону думать прикажете? Даже в тайге или джунглях, выйдя на охоту, примерно представляешь, с кем дело иметь придётся – с медведем, уссурийским тигром или гигантской гиеной Гишу, «ужасом толстокожих» [131] .