До выхода мне было два шага, а Жоржу побольше, да и увлеченный беседой о прекрасном он не заметил, что хуксер дядя Миша, поняв, что я уже недоступен, полез именно на него с кулаками:

— А ты что сидишь, сука, мой салат жрешь! Уебывай вместе с дружком, а оливье возьми на память!

С этой гнусной отсебятиной он водрузил на голову бедного Жоржа остатки салата, и если бы руки маэстро художественно не заломили соратники, не избежать было ни в чем не повинному любителю джаза знаменитого хука слева.

Мокрый снег замел на голове очумелого Жоржа следы уголовного преступления, и я сказал с умилением:

— Жорж, а ты видел, кто держал за фалды распоясавшегося хулигана? Нет? Лично сам маэстро Бутман! Значит, ты ему понравился и вечер, в общем, прошел не зря!

Начало семидесятых: в стране тишь, гладь, благодать, холодная война за мир во всем мире и всенародное построение чуши на шестой части суши. Потом этот отстой горбачевские умники назвали брежневским застоем.

Но жизнь на месте не стояла. И даже перемещалась на личном транспорте. В частности, в нашей компании постоянно тарахтел десятикопеечным бензиновым паром отечественный автоурод голубой рейтузной масти «москвич-412». Его наследственный владелец — мой единственный (что с удивлением выяснилось через пятьдесят лет) дружок Дядя-Вадя — был весьма предусмотрительным шофером. В то лето он пригласил меня с женой совершить небескорыстное путешествие в северно-солнечную Прибалтику. В складчину.

Эта практически терра инкогнита тогда для советских невыездных граждан была этакой безвизовой Европой, в которой все города назывались приезжим людом Магазинсками за непривычный набор дефицитного товара типа обуви, одежды и постельного белья. Чего в Неприбалтике не водилось со времен НЭПа.

Командором автопробега Дядя-Вадя назначил себя, а девизом предприятия рациональную мысль: «Ничего с собой не берем, остальное все купим!» Неуклонное соблюдение этой аскезы легко улеглось в багажник в виде двух пар носильной одежи на ячейку общества, четырех трико отечественной выделки типа «выкини меня», алюминиевой посуды той же судьбы, рюкзака консервов и шести флаконов водки на случай осознанной необходимости. Ночевать предполагалось в латаной брезентовой палатке и салоне «москвича» на сменку попарно. Готовить — на костерке, кипятить воду — на бензопримусе «Шмель».

После незабываемого для местных комаров первого бивуака я уговорил командора остановиться хотя бы на одну ночь в придорожном кемпинге, не доезжая до попутного города Минска, в котором недорого сдавали домик на четверых постояльцев с парковкой близ пристанища.

По соседству разместились прибывшие в двух белых «фиатах» (тех, которые вскоре стали у нас «жигулями») иностранцы, на вид — очень приятные. Примерно наши ровесники: две миниатюрные дамы, очень хорошенькие, явно семейные пчелки, и два крепких мужичка, все в американских джинсах. Интуристы бойко тараторили на каком-то близком, но непонятном наречии.

Да это же поляки, догадался я! Что, мы с ними общий язык не найдем? Небось с Речи Посполитой русский в школе лет сто учили! Правда, если как мы английский, то разговора не получится точно.

Так, и какие же речи товарищам из Речи толкать будем? Умничать без подготовки? И что я вообще-то знаю про старинных соседей, кроме того, что и Россия, и Советы порубали их королевство-царство-воеводство и генерал-губернаторство в разное время на мелкие части?

Из поляков известных одна мразота на память приходит: Дзержинский, Менжинский, Вышинский — но эту сволоту на ее исторической родине и не знает никто! Двое Сикорских, как бы не перепутать: один наш, который американец, другой их, который лондонское правительство? Люблю фантаста Станислава Лема, сатирика Ежи Леца, поэта Юлиана Тувима. Но все они почему-то оказались евреями, а бывший сталинский сиделец премьер Гомулка еще пять лет назад эту инородную нечисть из народно-демократической Польши вымел поганой метлой. Как бы не влипнуть по этой интернациональной линии! Ведь известных со школы Николая Коперника и Марии Склодовской-Кюри для затяжной застольной беседы было явно маловато.

Думай, Барабашкин, думай! Мицкевича Адама знаю, даже «Дзяды» его антирусские под одеялом на папиросной бумаге в студентах читал, но не помню даже имен главных героев! Фридерика Шопена знаю, точнее его «Революционный этюд», но это не романс — не напоешь! Стоп, есть что намурлыкать: «Полонез Огинского», он же «Прощание с Родиной»! Где же это его на всю катушку прокатывали? Вспомнил, Матка Боска Ченстоховска! «Пепел и алмаз» Анджея Вайды, с Цибульским в главной роли! Мировой киношедевр всех времен и народов, двухсотпроцентная гордость любого стопроцентного поляка! Эврика!

— Разрешите представиться: мой друг Вадим, его жена Таня, моя — Света, и я сам — Владимир, можно Вова. Все мы ученые-физики, кроме Тани — она ученый-биолог. Прибыли любоваться чем попало из города Саратова, с реки Волга.

— Я — Казимеж, то мой пржияцол Лех — мы лекарцы. Моя жона Гонората — архитектка, жона Леха Алиция — просто жона. Мы з Кракова. И тро-че знамо росийску мову. Вы дюже нам в радосчь.

Ну, если и мову нашу троче знают, то вперед, заре навстречу, товарищи в гульбе, врачам и архитекторам расскажем о себе!