Отдельные положения публикуемых записей естественным образом комментируют как простые упоминания Гончарова в тех или иных контекстах работ М.М.Б., так и, что кажется особенно важным, его предельно сжатый обломовский абзац в Хрон. Тема «Гончаров», кроме вступительной части, представляется записанной удачно, особенно фрагмент, озаглавленный «Обломов», вероятно один из самых сохранных, самых живых, самых бахтинских в ЗМ. Другое дело, что на примере темы «Гончаров» особенно хорошо видно, что заголовки внутри темы — более позднего происхождения и принадлежат не учителю, а ученице, не лектору, а слушательнице, т. е. самой Р.М.М. Скорее всего, деление на главы и главки с соответствующими заголовками (относится это едва ли не ко всем темам ЗМ, на главы и главки разделенным) возникло не по горячим следам прослушанного курса, а спустя какое-то время и в процессе одного из позднейших переписываний записей, когда были сознательно упразднены или оказались по какой-то причине утраченными границы между отдельными лекциями (об этом — в общей преамбуле к комментариям ЗМ) Более того, именно в данном случае, когда мы имеем дело с хорошим качеством записи, с высокой, конечно же, предположительно, степенью сохранности текста лектора, отчетливо ощутимы потери от такого деления и озаглавливания: несмотря на вполне естественную фрагментарность текста, отчетливо видно, что это — не анализ трех романов Гончарова одного за другим, не три относительно самостоятельных высказывания о каждом из них, а одно сквозное высказывание, последовательно вбирающее в себя лишь самые необходимые черты всех трех романов (необходимые с точки зрения смысла всего высказывания). Обозначенные же границы — формальны и, значит, насильственны: они покушаются на внутреннее единство текста, без этих границ гораздо легче обнаруживаемое. Так, сказанное об «Обыкновенной истории» — представляется лишь подготовкой к тому, что будет сказано об «Обломове», самостоятельного значения оно не имеет; понятие мировоззрение вводится, чтобы лучше было понято другое: мирочувствие, чтобы затем сосредоточиться уже только на мирочувствии главного героя романа «Обломов». Само же это мирочувствие Обломова обрисовано так цельно, так ярко, так неожиданно и парадоксально, что все сказанное об Обломове естественным образом воспринимается как центральное место сплошного высказывания, как кульминация всей темы «Гончаров» и м. б. одно из самых значительных мест ЗМ. Что же касается фрагмента, озаглавленного «Обрыв», не случайно речь в нем идет об «обломовщине», «обломовке» и Обломове — это лишь естественное завершение высказывания, и завершение это с его темой преображения обломовки не может быть понято без всего предыдущего, только из предыдущего вытекает, без него также не имеет самостоятельного значения. Последняя фраза фрагмента «Обрыв» очевидно замыкает всё бахтинское высказывание о Гончарове, а не его часть. Таким образом, представляется, что тема «Гончаров» без заголовков-границ, без заголовков-пауз производит впечатление и более цельное, и более сильное, и заставляет вспомнить, осознать, что в 20-е гг., когда молодой Бахтин читает домашний курс лекций по русской литературе, — он автор и «Искусства и ответственности», и работ, известных сейчас под названиями «К философии поступка» и «Автор и герой в эстетической деятельности». Если он не религиозный философ, то во всяком случае и несомненно — религиозен и философ (см. также: Лекции и выступления М. М. Бахтина 1924–1925 гг. в записях Л. В. Пумпянского. Сб. «М. М. Бахтин как философ». М.; Наука, 1992, с 221–252).

Тема «Некрасов» кажется записанной и частично и не с самого начала.

Запись (о начале самой лекции мы судить не можем) производит впечатление начатой вдруг, т. е. с какого-то срединного момента, и, хотя Б. М. Эйхенбаум упомянут только в самом конце дошедшего до нас вводного фрагмента, речь о нем, о его точке зрения идет, собственно, начиная с самых первых слов фрагмента записи, ибо то, что мы имеем, и есть изложение, хотя и достаточно свободное, отдельных положений статьи Эйхенбаума «Некрасов», впервые напечатанной в 1922 г. (ж. «Начала», № 2, с. 158–192), потом еще раз — в 1924 г. (сб. «Сквозь литературу», с. 233–279), и еще раз — в 1927 г. Статья вошла в сб. статей Эйхенбаума «О поэзии» (1969 г., с. 35–74).

Даже не зная содержания статьи «Некрасов», уже по типу построения начальной фразы последнего абзаца введения («Эйхенбаум полагает» и т. д.), т. е. не только по смыслу ее, но по синтаксическому ходу и по соответствующей интонации легко понять, что в лекции Эйхенбаум уже упоминался, что о нем и именно о нем шла речь и выше, только шла до времени не о темах поэзии Некрасова; последний же абзац затрагивает «и темы», и здесь несогласие с точкой зрения Эйхенбаума выражено вполне определенно, в то время как предшествующее изложение позиции Эйхенбаума воспринимается как достаточно сочувственное, по крайней мере, если следовать содержанию текста записей. Свести только к изложению позиции Эйхенбаума вводный фрагмент, однако, нельзя: так, бахтинский акцент заметно заявляет о себе, видимо, принципиальным для М.М.Б. присутствием в тексте Барбье (в статье Эйхенбаума в сходных контекстах речь идет об одном Беранже). Барбье рядом с Некрасовым встречается у Бахтина в ПТД, где упоминается «"прозаическая" лирика Гейне, Барбье, Некрасова и др.» (с. 97); в статье «Сатира» речь идет о сатирических песнях «Беранже, Барбье, Некрасова» (т. 5, 12), в дополнениях к статье «Сатира» (т. 5, 37) сказано: «Сатира Некрасова сочетает лучшие традиции европейской песенной сатиры (Беранже, Барбье) с национальной народно-сатирической традицией». Ряд «Ювенал, Барбье, Некрасов и др.» находим и в статье В. Н. Волошинова «Слово в жизни и слово в поэзии» (см. ж. Звезда, 1926, № 6, с. 264). В самом же вводном фрагменте записей, сравнительно небольшом, Барбье упомянут четыре раза.

Имея в виду и содержание вводного фрагмента темы, и весь небольшой ее объем, можно предположить, что разговор о Некрасове вообще был сведен лектором к рекомендации для чтения статьи Эйхенбаума, Бахтин же мог решить обойтись лишь комментарием к ней. Подтверждается такое предположение тем, что и три следующие за условным введением озаглавленных фрагмента вполне укладываются в жанр реплики: в них нет и намека на анализ, а есть лишь мнение. При этом обо всех трех поэмах речь идет и в статье Эйхенбаума, хотя далеко не только о них.

Помяловский упомянут Бахтиным в черновом фрагменте «К вопросам теории смеха» в одной фразе: «Веселое богатырство у Помяловского». Далее следует фраза: «Фольклорная и специфическая бурсацкая линия этого богатырства» (т. 5, 59).

Скорее всего, три темы, начиная с этой, были содержанием одной лекции и оказались разделенными лишь в записях. Лекция имела обзорный характер, чем и объясняется отсутствие названий произведений и всякого рода конкретики, как и в теме «Шестидесятники». Другое дело, что народничество интересовало М.М.Б., видимо, больше, чем шестидесятники. Содержание этой темы и двух последующих дает некоторую возможность представить отношение М.М.Б. к народникам: без этих записей судить об этом отношении можно только по статьям-предисловиям о Толстом. Но в этих статьях М.М.Б. в своих мнениях и оценках связан и темой и временем и местом: временем написания и местом публикации (с. 544). См. о народниках ниже в записях фрагмента лекции о Сергееве-Ценском (с. 390).

Не может не обратить на себя внимание полное отсутствие в этой записи названий произведений. Целый ряд такого типа общих характеристик творчества встречается среди последних записей курса, где речь идет о современной литературе, т. е. о литературе конца 10-х-20-х гг. уже XX в. Глеб Успенский упомянут в статье о драматургии Толстого как автор «Власти земли» (с. 181) и в Хрон., там, где речь идет об «обыденно — житейском циклическом бытовом времени» и его вариациях. Бахтин пишет, что время это «знакомо нам и по Гоголю, и по Тургеневу, по Глебу Успенскому, Щедрину, Чехову». И сам ряд и все содержание этого фрагмента записей позволяют говорить о достаточно серьезном отношении М.М.Б. к этому писателю.

Запись этой темы может оказаться одной из самых ценных в ЗМ для тех, кого интересуют не только мысли, мнения и оценки Бахтина-мыслителя: философа, литературоведа, лингвиста, но интересует его личность в ее целом, в том числе и личное отношение его к людям и событиям, к тем, в частности, событиям, свидетелем которых он был (при этом совершенно невозможно представить себе Бахтина ведущим дневник, и не только по условиям времени). И хотя отношение Бахтина к Михайловскому, тем более, к оппонентам Михайловского, большевикам, как его отражают записи, только с большими оговорками можно считать личными, все же оно существенно более заинтересованное, более серьезно затрагивающее глубинные пласты его личности, чем отношение его и к вызывающему его симпатию Добролюбову, и к менее симпатичному ему Писареву. В чем-то существенном Бахтину был Михайловский несомненно близок. Тема Бахтин и Михайловский представляется нам после ^гой записи более чем правомерной. Ср. очевидно критическое отношение к Михайловскому в «Трагедии интеллигенции» Г. П. Федотова (сборник статей Г. П. Федотова «Судьба и грехи России», в 2-х т., Санкт-Петербург, изд. «София», 1991, Т. 1, с. 70), в «Путях русского богословия» прот. Георгия Флоровского (Париж, YMCA-PRESS, 1981, с. 289) и существенно более заинтересованное и доброжелательное отношение к Михайловскому (местами близкое к отношению к нему М.М.Б.) в «Истории русской философии» прот. В. В. Зеньковского (Ленинград, «ЭГО», 1991, с. 170–182) и в «Русской идее» Н. А. Бердяева (сб. «О России и русской философской культуре», М., «Наука», 1990, с. 142–143, с. 183). Следует оговориться, что мы не знаем, что М.М.Б. написал бы о Михайловском в контекстах, аналогичных перечисленным. Общим у перечисленных авторов и у М.М.Б. является указание на «очень невысокую философскую культуру» (выражение Бердяева), на философскую необеспеченность любимых идей Михайловского. При всем этом нельзя не учитывать, что ответственность, правда, истина — это всё категории, активно присутствующие в мире мысли самого Бахтина: см. ФП, с. 109–110. См. также о категории правды у Бахтина в статье Бочарова «Событие бытия» (ж. Новый мир, № 11,1995, с. 212, 213).

Записи лекций о Толстом под неточным заголовком «Конспекты лекций М. М. Бахтина» опубликованы в альманахе «Прометей» № 12 (изд. «Молодая гвардия», 1980 г., публ. и пред. В. В. Кожинова). В публикацию не вошло тогда одиннадцать фрагментов: введение, «Три смерти», «Холстомер», «Семейное счастье», «Исповедь», «В чем моя вера», «И свет во тьме светит», «Живой труп», «Отец Сергий», «Фальшивый купон», «Записки сумасшедшего». В этом приложении тема «Лев Толстой» публикуется полностью, текст выверен по хранящейся в АБ рукописи Миркиной.