А потом слово попросила Валерия Ивановна — она обвиняла Лилю.

Я вконец расстроилась: не надо мне было выступать, получилось, будто я предала Лилю, предала, все вышло так нескладно.

Домой я попала не скоро, и как же обрадовалась, увидев в нашем дворе Ромку, побежала ему навстречу:

— Ромка, милый, вот хорошо, что ты пришел, спасибо, у меня такое настроение, ну не могу просто...

Он вытянул вперед руки, как бы защищался от меня. Я испугалась: что-то случилось?

Случилось...

Оказывается, Лиля рассказала Ромке о собрании, о моем выступлении.

Чего только Ромка не наговорил мне!

Я стояла и слушала. Надо было уйти, повернуться и уйти, убежать, а я стояла. И слушала. Зато узнала, что я карьеристка, подлая завистница, из-за ревности испортила человеку репутацию, Лилю ценили на работе, доверили должность сменного мастера еще до окончания института.

— Ты облила грязью человека, с которым недостойна стоять рядом, а не то что голос на нее повышать!

Оказывается, Лиля уполномочила его поехать ко мне и сказать, что я потеряна для нее навсегда и нечего мне искать пути к примирению: никакие извинения, никакие благородные поступки, на которые я, кстати сказать, не способна в силу своей примитивности и умственной ограниченности, не искупят моей вины.

— И как ты могла подумать, что я женюсь на такой... лицемерке? Думала, ребенок заставит? Ты специально подстроила, чтобы накинуть на меня петлю. А теперь Лиля на очереди?

— Зачем ты так? — Я словно очнулась. — Все вышло случайно. Я не хотела ее обидеть, говорила правду...

— Замолчи! — крикнул Ромка. — Знаю тебя, умеешь устраиваться. Неизвестно еще, кто чьей слабостью воспользовался. Ненавижу тебя, ненавижу!

Он вылетел из нашего двора, как из горящего дома.

Я заперлась у себя дома, присела к столу, положила на ладони лицо, так можно сидеть долго-долго. Я обдумывала то, что должна была сказать Ромке: «Я не собираюсь за тебя замуж. Не беспокойся. Ты же флюгер! Какую роль ты отвел мне в своем спектакле? Роль ширмы или дублера? Я прыгну с обрыва, а крупным планом снимут перекошенное от страха Лилино лицо? Ты что, так и будешь всю жизнь в роли дворняги — в комнатах тебе жить не полагается, а на будку хозяйка скупится? А ты хоть раз подумал об Олеге Семеновиче? Так кто же из нас лицемер? А теперь отправляйся домой и никогда не возвращайся. Ты мне противен!»

Вот что надо было ему сказать. Но ответ всегда приходил ко мне задним числом и звучал, как выстрел по уже убитой дичи.

Я старалась вызвать в себе чувство ненависти к Ромке, презрения к нему, но ничего у меня не получалось. А что, если я действительно воспользовалась его слабостью? Это звучит ужасно, ну а если подумать? Я же знала, что он меня не любит, знала! Но это меня не остановило.

А ведь все зависело от меня, только от меня, стоило слово сказать, запротестовать. Получается, что это я подвела Ромку...

Я как-то уже подводила его. На уроке литературы...

В школе Ромка и Лиля читали мало, зато я должна была знать обязательную литературу и подробно пересказывать им. Но пересказывала я все по-своему, не любила книг с плохим концом, мне хотелось, чтобы все хорошие люди были счастливыми.

Андрей Болконский у меня, например, не умирал от ран. Его спасала любовь Наташи Ростовой. А доктор Дымов из рассказа Чехова «Попрыгунья» не только выздоравливал, но и «прозревал». Не мог такой замечательный человек, такой добрый, умный, не видеть и не понимать, что собой представляет его жена-попрыгунья. И вот он взял ее однажды за ухо и повел так к вокзалу через весь дачный поселок, а там сказал: «Убирайся отсюда, дрянь паршивая, и чтобы духу твоего здесь больше не было!»

Ромка все это от слова до слова и пересказал учительнице, когда его вызвали отвечать.

Что в классе творилось!

После этого Ромка долго не разговаривал со мной, хотя я и подходила к нему несколько раз, подносила к лицу правую руку, винилась.

Но он не скоро отпустил мне мой грех...

Но почему я думаю только о Ромке? Не много ли чести?

Главцседьмая КРЕСТОНОСЕЦ

Я знала, что у Ольгуни выходной, поэтому удивилась, увидев ее в красном уголке. Ее не узнать: сделала высокую прическу, от лака и начеса волосы стали похожи на парик. Платье новое, коричневое, на шее нитка янтарных бус.

— Для Доски почета заставляют сфотографироваться,— сказала она, подходя к зеркалу. —Надо же, сама себя испортила! Зачем, спрашивается? Саша, пойдем со мной, а? Чего не люблю, так это фотографироваться — сиди как мумия. Или улыбку заставят сделать. Она и выходит как приклеенная. Пойдем, Саша, выручай, пожалуйста!

— Хорошо...

После ателье Ольгуня позвала меня к себе домой:

— Чайку попьем, посплетничаем. А давай на такси махнем! Кутить так кутить!

Она за руку потащила меня к машине с зеленым глазком.