Уже после событий в столице Грузии я узнал некоторые их подробности от бывшего первого секретаря Компартии Грузии Д. И. Патиашвили. Он прилетел в Москву и искал встречи с М. С. Горбачевым, с которым был в хороших отношениях. Два дня он упорно сидел в приемной генсека, ожидая беседы, но Горбачев избегал с ним встречи. Патиашвили было сказано ожидать в гостинице вызова. Но как я понял М. С. Горбачева, он не хотел этой неприятной встречи, всячески ее оттягивал, а потом и вовсе попросил меня встретиться с Д. И. Патиашвили и узнать, что он хочет. Я уже отмечал, что многие нежелательные встречи, неприятные сообщения генсек перекладывал на кого-то другого. Так случилось и в тбилисском деле. Расхлебывали его Е. К. Лигачев, Г. П. Разумовский, военные. А беседу с Д. И. Патиашвили генсек возложил на меня, хотя это было более чем нелогично. Удивлен был и Патиашвили. Факт отказа от встречи свидетельствовал, что Горбачев все знал, но не хотел иметь свидетеля этой информации.

Выглядел Джумбер Ильич подавленным. Срывающимся голосом со слезами на глазах объяснял, почему поездка Э. А. Шеварднадзе своевременно не состоялась, как конфликт приобретал необратимый характер, что все решения в связи с событиями в Тбилиси согласовывались с руководством. Правда, не сказал мне — с кем. У Патиашвили крайне сложное положение. Он не может сказать всю правду никому, кроме М. С. Горбачева, но и не желает брать вину на себя. Ко всему этому примешивались отнюдь не теплые отношения его с Э. А. Шеварднадзе, корни которых тянулись из комсомольского прошлого. Однако прошло еще немного времени, и уже на первом Съезде народных депутатов Д. И. Патиашвили говорил несколько иначе, чем мне. Вина за гибель людей все больше возлагалась на военных. Солдаты, офицеры и генералы оказались козлом отпущения. Такая позиция не просто удивляла, она поражала тем, как легко перекинули вину политические руководители на стрелочников в погонах. И ни у кого из политиков не хватило мужества защитить тех, кто был им подвластен и исполнял приказы.

Но военные были всего лишь исполнителями чужой воли. Считал и считаю, что М. С. Горбачев должен был занять принципиальную позицию, когда вопрос стал обсуждаться на Съезде народных депутатов. Я хорошо понимал, как это непросто сделать и сколько нужно мужества, чтобы взять на себя ответственность. Казалось, что такого признания ждут депутаты, вся страна. Но признания не последовало. И однажды я заговорил об этом с М. С. Горбачевым.

— Вы могли бы взять ответственность за случившееся на себя, — сказал я. — Нехорошо, когда топчут ваших подчиненных. Если даже исходить из того, что вы ничего не знали о происходящем, это все равно бросает тень на генсека, Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами, Председателя Совета Обороны. Вас могли ввести в заблуждение подчиненные. Плохие они или хорошие, никудышные командиры или толковые, назначали их вы, и нельзя отдавать их на эмоциональное поругание другим. А потом уже разобраться, кто и в чем конкретно виноват. Тогда люди увидят ваше мужество, честность и благородство и поверят вам. Вы отведете удар от безвинных солдат, защитите армию.

Но Горбачев ничего не ответил. Я знал, что затронул больную струну, и это, думаю, ему безусловно не понравилось. Была ли в данном случае проявлена трусость или осторожность политика — судить тогда со всей определенностью я не мог. Лишь позже, столкнувшись с подобными фактами, я убедился, что ему свойственна трусость, которая в конце концов лишает власти любого лидера государства.

Полагал тогда и считаю сейчас, что замеченная многими фигура умолчания генсека, Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами страны на том Съезде народных депутатов, не подняла его авторитет, а в глазах многих, и прежде всего военных, он потерял все. Веры ему больше не было, и это стало одной из причин расширяющейся бездны между президентом СССР и офицерским корпусом, всей армией.

…День за днем на съезде ведется изнурительная, надоевшая большинству борьба сторонников разных политических убеждений за влияние среди депутатов и в обществе. М. С. Горбачев председательствует, все время маневрирует, успокаивает одних, снижает страсти у других, подбадривает третьих. Но терпение его иссякает. Он все чаще срывается, повышает голос, отключает микрофон во время выступления А. Д. Сахарова. Это вызывает, с одной стороны, гул одобрения, с другой — негодования. Президиумом недовольны все, считая, что трибуна предоставляется не тем, отсутствует требовательность, соблюдение регламента, царит хаос. В перерывы М. С. Горбачев приходит в зал отдыха президиума измочаленный и растерянный. Собственно, это не комната президиума, а помещение, где в прошлом во время съездов КПСС, торжественных заседаний собиралось Политбюро ЦК. На этот раз руководителей партии не избирали в президиум. Они сидят в амфитеатре или вместе со своими делегациями. Но часто собираются вместе в прежнем месте, где отдыхали всегда за чашкой чая. Остальные члены президиума в комнате этажом ниже. Там все поскромней и проще.

А здесь, наверху, открывается своеобразное заседание Политбюро. Все озабочены, обмениваются мнениями, предлагают решения, дают советы. Впервые эти люди не в состоянии управлять процессом, не в силах изменить ситуацию. Что думали они в такие минуты? Большинство понимает, что открылась дверь, в которую хлынула пестрая толпа народа, и голос ее, зазвучавший на всю страну, пугает и обезоруживает. Но этот голос волнует и миллионы граждан, которые с недоумением смотрят на телеэкран и видят вавилонское столпотворение.

В дни съездов партии и народных депутатов СССР М. С. Горбачев приезжал в Кремлевский Дворец съездов минут за 30–40 до начала заседания и очень редко к самому открытию. Служба безопасности отслеживала движение генсека-президента, и мне часто говорили: проехал Триумфальную арку, подъезжает к Кремлю, машины вошли в Кремль. Встречал генсека при входе в специальный подъезд Дворца обычно начальник службы охраны. М. С. Горбачеву помогали раздеться и провожали к лифту, на котором Михаил Сергеевич поднимался на третий этаж, где у него имелся небольшой кабинет, оборудованный для работы, отдыха, приема некоторых медицинских процедур, а также каждодневной встречи с парикмахером. Он начинал свой день с мытья головы. Ему подравнивали шевелюру, подбривали затылок и виски, причесывали, сушили волосы. Долгое время его подстригал парень, который работал еще с Л. И. Брежневым. Потом на его место взяли молодую женщину. Во время работы парикмахера генсек иногда приглашал меня с бумагами и после доклада распоряжался, кому какую записку послать для исполнения или ознакомления. Ко времени появления в Кремлевском Дворце съездов он успевал уже переговорить с В. А. Крючковым, А. В. Власовым или с Б. К. Пуго, Д. Т. Язовым, Э. А. Шеварднадзе, премьер-министром и кем-то из секретарей ЦК и получить самую свежую информацию о событиях в стране и за рубежом.

После освежающей процедуры и колдовства мастера над прической М. С. Горбачев спускался на лифте в зал президиума, а точнее, комнату, где собиралось Политбюро ЦК. Он здоровался с присутствующими, иногда присаживался за стол и выпивал чашку кофе, советовался с членами Политбюро, кто будет вести следующее заседание. Но чаще, поздоровавшись со всеми, направлялся в зал, где собирались члены президиума. Нередко там начиналось обсуждение проблем предстоящего заседания.

Во время работы съезда М. С. Горбачев нередко выходил из зала, чтобы выпить кофе или позвонить Раисе Максимовне, встретиться с кем-то из членов Политбюро ЦК, помощников или руководителей союзных республик.