В этих словах звучала сталинская воля, воля, направлявшая борьбу рабочих. Большевистская сталинская воля дала нам сегодняшний счастливый день. С нею добьемся мы полного торжества коммунизма.

Мне памятны многие, еще ненаписанные страницы истории нашего завода.

Помню забастовку 1898 года, когда войска и жандармерия взяли нас в кольцо и учинили жестокую расправу над нами, но рабочие все-таки добились удовлетворения своих требований.

Помню нелегальные сборища за городом. Особенно запечатлелась маевка 1900 года, проведенная под руководством товарища Сталина в Тбилиси, возле Соленого озера.

Принесли с собой красное знамя. На нем портреты Маркса и Энгельса. Не каждый сейчас сможет представить себе, как оно дорого было нам… Знамя передавали из рук в руки, каждому хотелось подержать его и, таким образом, присягнуть в верности пролетарскому делу до конца.

Среди нас было много молодых рабочих. Я пришел в мастерские 16-летним подростком в мае 1893 года. Стал работать молотобойцем, потом учеником в сборном цехе и только через шесть лет выбился в слесари. Получал сначала 10 копеек, а уже потом 90. Во время августовской забастовки 1900 года мы требовали, чтобы рабочим, которые получают меньше одного рубля, увеличили плату на 50 процентов, а остальным на 30.

О том, как бороться против эксплоатации, за свои права, за лучшую долю, мы узнавали в нелегальных социал-демократических кружках.

На одном из занятий кружка, в который я входил, сказали, что придет молодой пропагандист. Это был Иосиф Джугашвили, но фамилии тогда не называли. Он был в черной, подпоясанной блузе, в мягкой шляпе.

Товарищ Сталин начал с беседы, расспрашивал каждого о работе в мастерских, а потом уже стал рассказывать о революционном движении в России и на Западе, объяснял, что такое прибавочная стоимость, что такое капиталистическая эксплоатация труда, как духовенство помогает капиталистам грабить рабочих.

Внимательно слушали мы пропагандиста. О том, что это был товарищ Сталин, я узнал после 1905 года. Тогда мы называли нашего учителя Коба. Это имя было знакомо широким массам рабочих.

В 1900 году выбранные из среды железнодорожных рабочих товарищи держали постоянную связь с Центральной социал-демократической группой.

Как только началась августовская забастовка, сейчас же были выдвинуты требования. Мы требовали установления 8-часового рабочего дня, отмены вечерних, так называемых сверхурочных, работ, увеличения заработной платы и выдачи ее два раза в месяц, человеческого обращения, улучшения условий труда, освобождения рабочих, арестованных в канун забастовки.

Обычно для предъявления администрации наших требований приходилось посылать передовых товарищей. Но администрация часто задерживала их. Поэтому одним из способов ведения переговоров стала подача письменных заявлений или расклейка прокламаций, в которых приводились все наши требования. Ответ администрации должен был вывешиваться в мастерских или в районе, где жила основная масса железнодорожных рабочих.

В дни забастовки царское правительство окружило мастерские, депо и даже жилые кварталы войсковыми частями и жандармерией. Полиция производила массовые аресты, сажала в тюрьмы десятки и сотни рабочих, надеясь сломить этим волю тысяч.

Борьба была упорной, она перекинулась и на другие предприятия. Встречаясь с рабочими заводов и фабрик Яралова, Аделъханова, Энфиаджианца и других, мы узнавали, что они тоже выступают с требованиями, поддерживают нас.

Но попадались среди рабочих и такие, которые малодушно поддавались на уговоры администрации, срывали общее дело, становились штрейкбрехерами или, как мы тогда их называли, шпионами. С ними мы вели суровую борьбу, окружали их презрением.

Арестовали меня в разгар августовской забастовки. Полицейские пришли за мной ночью, — я жил тогда возле вокзала. Накануне мне удалось распространить в районе Муштаида пачку прокламаций.

В тюрьме уже сидели многие из товарищей. Власти приходили в тюрьму, проводили опрос: не хочет ли кто вернуться в мастерские, начать работу. На эту полицейскую удочку шли лишь слабовольные. Таких среди нас было мало. Мы держались твердо и говорили, что мастерские это та же тюрьма.

Правительство, продержав нас некоторое время в тюрьме, начало высылать в деревни, откуда мы были родом, откуда пришли в город в поисках куска хлеба.

Посадка высылаемых рабочих на поезд производилась в Навтлуге. Власти, опасаясь, что рабочие могут остановить поезд и освободить своих товарищей, расположили солдат вдоль линии железной дороги от Навтлуга до Авчал. Даже в вагонах мы находились под неотступным надзором жандармерии.

В числе 13 рабочих я был выслан в Душетский уезд. От станции Мцхета шли этапом под конвоем. В Душети к моменту нашего прибытия не оказалось уездного начальника и нас продержали четверо суток на голодном пайке. Потом направили в села — под надзор старшины.

Я с несколькими товарищами отправился в родное село Цхинулиси. По дороге встречные крестьяне принимали нас за батраков. Узнав, что мы — рабочие, высланные из города за неповиновение правительству, они проникались особенным сочувствием, протягивали нам хлеб.