— Разорвем? — деловито предложил один из них. Взявшись за полы чиновникова пальтишка, офицеры дружно рванули каждый в свою сторону. Ветхое пальтишко разлетелось на две половины до самого воротника.

Упала скляночка, жалобно тренькнули очки. Офицеры хохотали.

У Сергея потемнело в глазах.

— Стыдно! — крикнул он, бросаясь к офицерам. Несчастный чиновник ползал по тротуару, собирал стеклышки. Прохожие благоразумно сворачивали в сторону.

Офицеры, два безусых прапорщика, задиристо оглядели неожиданного заступника и, надо полагать, оценили ширину и крепость его плеч. Один из них проговорил:

— Ну его, идем. Еще связываться!

Сергей нагнулся к чиновнику.

— Позвольте, я вам помогу.

Пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивая что-то и размахивая экстренным выпуском. Вслед ему недоуменно поворачивались головы. Кое-кто из прохожих подзывал его, совал монетку и раскрывал газетный лист. Не верилось глазам: еще совсем недавно славный генерал Самсонов неудержимо пер вперед, а вот, пожалуйста, — беда, неожиданное поражение, Самсонов пускает себе пулю в лоб.

Отрезвление было обидным, горьким. От недавней уверенности не осталось и следа. Наоборот, теперь казалось, что никакой уверенности не было и в помине. Какая уж уверенность!

Война с необыкновенной быстротой расшатала все устои. Студенты и курсистки, дети последнего поколения старой России, в эти сумасшедшие дни учебу забросили. До ученья ли!

Сергей теперь всей душой надеялся на будущее.

Разумеется, хозяин будущей России выйдет не из крестьянской люльки. Но кто же он будет, откуда возьмется?

Многие «уссурийцы» преклоняются перед пролетариатом. Но Баткин прав: а чем еще, кроме своего озлобления, полезен этот самый пролетариат? Объединенностью на своих фабриках и заводах? Однако мужик, крестьянин со своей вековой общиной, представлялся Баткину более организованным. И Сергею казалось, что Баткин в чем-то прав… Фабричных и заводских рабочих Сергей, по существу, не знал. У себя в цехах они изготовляли боевые орудия, броневые плиты, башенные установки, станки и лафеты, снаряды и торпеды и время от времени появлялись в центре столицы, чумазые от машинного масла и угольной пыли, дерзкие и злые. Совершенно новый пласт людей, все богатство которых в паре рук. Привыкнув до всего доходить своим умом, Сергей достал брошюру Энгельса «Положение рабочего класса в Англии».

А в России? Непонятно все, раздвоенность… К кому прибиться, за кем идти, в кого поверить?

Зимой Москва наводнилась небывалым количеством раненых, калек. Серые солдатские шинели стали обыкновением на вокзалах и улицах. Война стала чудовищной пиявкой, которую не напитать, не оторвать, война стала всеобщей раной, она саднила, не позволяя спокойно жить, думать, действовать.

Вид солдат, ковылявших в рваных сапогах и тощих шинельках, на костылях, с подвязанными или отставленными вбок, толсто уверченными руками, громче всяких слов вопил о великом бедствии народа. Настоящие страдания на фронте, в окопах, там самая боль, самое несчастье. Сострадать недостаточно, следовало в какой-то мере разделить эти страдания, облегчить, подставить свои плечи. И Сергей надумал стать на первых порах хотя бы братом милосердия.

Но и таская носилки с ранеными, Сергей вспоминал Баткина, Суханова, Сибирцева. У этих людей была твердо выбранная дорога. Как он им завидовал! Его же решение стать братом милосердия не выход, не спасение, надо искать что-то иное…

Мобилизационная повестка нашла его в июне 1916 года. Он был студентом Московского университета, ради которого и оставил Петербург. Убыль офицерского состава на фронте достигала чудовищных размеров, и военные училища перешли на ускоренный выпуск прапорщиков. Сергей стал юнкером Алексеевского военного училища.

Он написал матери, что через шесть месяцев станет офицером и отправится на фронт. Елена Степановна сама высчитала день выпуска и приехала в Москву проводить старшего сына.

Напряженное учение далось Сергею удивительно легко. Он с удовольствием переносил все тяготы военной муштры, в дождь и снег месил грязь на занятиях за городом (училище помещалось в Лефортове). Это была настоящая мужская работа, первые трудные испытания, которым подвергла его суровая обстановка в стране.

Елена Степановна готовилась провожать сына на запад, в действующую армию, но прапорщик Лазо совершенно неожиданно получил назначение в другую сторону: на восток, в Красноярск, в 15-й Сибирский запасный стрелковый полк.

При выпуске он был аттестован как «настроенный непатриотически». На фронте, среди и без того обозленных солдат, такой человек был опасен. И он был отправлен обучать маршевые роты.

Все же фронт от молодого прапорщика не ушел. У Сергея Лазо была своя судьба.

Узнав о назначении сына в Красноярск, Елена Степановна обрадовалась. В Сибири не стреляют! Но она ничем не выразила своей радости, зная, как оскорбит ею Сергея. В старшем сыне сказывалась гордая кровь дворян Лазо. На взгляд Елены Степановны, самостоятельная жизнь в столице очень изменила сына. Он заметно повзрослел, суждения его уже не имели ни малейшего следа той юношеской восторженности, о которой говорил еще покойный муж, как жаль, что Георгию Ивановичу не довелось увидеть удивительное возмужание своего первенца.

На Ярославский вокзал они приехали задолго до отправления сибирского поезда и в ожидании гуляли по перрону. Согнув руку, Сергей в новенькой офицерской шинели почтительно вел мать. На них оглядывались. Как всегда, Елена Степановна была одета просто, но со вкусом. Сергей замечал, что аристократизм матери невольно дисциплинирует даже развязную вокзальную прислугу. Елена Степановна разговаривала по-французски, он отвечал ей по-русски. Гигантская душевная работа, происходившая в нем последние месяцы, привела к решению опроститься, ничем не выделяться, порвать паутину сословных отношений, которых требовало его дворянское происхождение.