Дела. «Одна крестильная кружка...»

Не думать об этом, не думать, не думать, не думать...

Я по-прежнему не отрывала беспокойного взгляда от своего отражения в зеркале, когда меня заставил подскочить какой-то шум у соседней двери. Пол захлопнул дверь своей гардеробной и отослал слугу. В следующую секунду с шумом распахнулась дверь, соединявшая наши комнаты, и я машинально поднялась на ноги с головной щеткой в руках.

Несмотря на ярость его вторжения, он выглядел скорее опустошенным, нежели разгневанным, и я сразу поняла, что он был крайне расстроен.

— Пол, что случилось? Вы...

— Да, мы ужасно поскандалили с Брюсом. — Он сбросил пиджак, отшвырнул ботинки и буквально упал на кровать. — Сильвия, вы знаете, с какой любовью я отношусь к этому мальчику. Да, верно, мы в последние годы мало встречались, но я только сегодня понял, что он так и остался в том времени, когда... в общем, много лет тому назад произошел один эпизод. Я никогда не говорил вам об этом, так как считал, что вопрос давно исчерпан. И только сегодня, когда он сказал мне, что не хочет видеть меня завтра на своей свадьбе, я понял — ничего не забыто.

— Но, Бога ради, почему он не хочет, чтобы вы пришли к нему на свадьбу? — воскликнула я, пораженная.

— Он сказал: с него довольно разговоров в Нью-Йорке о том, что я его отец. Он решил раз и навсегда продемонстрировать истину, не допустив моего присутствия при важном семейном событии.

— Но ведь можно с уверенностью сказать, что это породит еще больше сплетен? О, Пол, он, наверное, слишком много выпил!

— Нет, он достаточно трезв, и не называл меня эгоистичным капиталистическим сукиным сыном, пока я не заявил ему о бессмысленности его утверждений, что я разбил жизнь его матери.

— Пол! Но я не могу поверить, чтобы Брюс...

— К сожалению, должен признать, у меня хватило глупости ввязаться с ним в полемику с антимарксистских позиций, и у нас произошла одна из тех смешных политических ссор, которая закончилась тем, что он потерял самообладание и попытался меня ударить. К счастью, у меня хорошая реакция, и он промахнулся, но когда я увидел, что он готов сделать новую попытку, я подошел к двери и позвал Питерсона. Можете себе представить, как я себя чувствовал, вынужденный позвать телохранителя, чтобы защитить меня от человека, который первые семнадцать лет своей жизни был мне искренне предан и уважал так, как мальчик может уважать собственного отца.

Он встал с кровати, пошарил в кармане своего брошенного пиджака и вытащил золотую коробочку с таблетками. Пристально глядя на него, я тихо проговорила:

— Что произошло, когда Брюсу было семнадцать?

— Та самая сцена, о которой я только что говорил. Желая положить конец долгой и очень болезненной истории, он пришел ко мне в офис для обсуждения одного дела и по ходу разговора признался, что считает себя моим сыном. Естественно, я был потрясен. Я не мог поверить, чтобы Элизабет — да, Элизабет, а не кто-нибудь другой — оказалась такой непорядочной, обсуждая с ним этот важнейший факт его жизни. Сам я всегда был честен с Брюсом, и, когда он достаточно повзрослел и задался вопросом о моих отношениях с его матерью, я обрадовался, что он без стеснения пришел ко мне. Разумеется, я сделал все для того, чтобы вознаградить его доверие объяснением, доступным для подростка, ничего не знавшего о жизни, но поскольку он ни разу не спросил меня прямо, я ли его отец, я ни разу не сказал ему столь же прямо: «Вы не мой сын». Я просто полагал, что ему известны факты, и так было до того момента, когда он явился в тот день ко мне в офис и заявил: «Вы мой отец, и поэтому должны сделать то-то и то-то», — и тогда мне стало ясно, что в заблуждение его могла ввести только Элизабет:

— Пол, абсолютно ли вы уверены, на сто процентов, что...

— Дорогая моя, он был зачат, когда Элизабет со своим первым мужем проводила лето в Европе. Я был на расстоянии трех тысяч миль от них, и если Элизабет не из тех женщин, у которых беременность длится двадцать четыре месяца, то совершенно невозможно, чтобы я был отцом Брюса.

Пол замолчал. Он шагнул было к двери между нашими комнатами, но тут же изменил свое намерение и снова бросился на кровать.

— Я сказал об этом Брюсу, — продолжал он. — Я понял, что он должен был узнать правду, но Элизабет пришла в ярость, и это привело к новому скандалу. Она заявила, что, хотя никогда не лгала Брюсу прямо, она и не пыталась рассеять его иллюзии, думая, что ему лучше считать отцом меня.

— Я думаю, что ему нравилось так считать.

— Но, Боже мой, как могла она поступить так с этим мальчиком? Когда я думаю о том, что мы столько раз говорили об интеллектуальной потребности человека быть правдивым и честным...

— Прожить всю жизнь интеллектуально невозможно, Пол.

— Но мы с Элизабет жили именно так! Годами развивалась между нами эта взаимно удовлетворявшая связь, включавшая все принципы, которые мы считали интеллектуальными ценностями. Я просто в ужасе, если вы этого не понимаете...

— Я понимаю, Элизабет хотела, чтобы ее сын был вашим сыном. Понимаю, как она должна была вас любить, иначе это ее не интересовало бы. Понимаю, что, если человек кого-то любит, он хочет быть с ним, и лучше в браке, чем во внебрачной связи.

— Вы смотрите на все с типично женской точки зрения. Но Элизабет не типичная женщина. Если бы вы могли судить обо всем этом не так романтически...

— Романтически! Пол, я говорю достаточно реалистично! Я говорю о реальных вещах и не занимаюсь интеллектуальным теоретизированием, не имеющим никакого отношения к реальности!