Тангейзер поклонился и остановил коня, пропуская мимо себя рослых рыцарей Тевтонского ордена.

Дорога шла на подъем, но медленно, словно намеревалась карабкаться еще сотни миль, однако вскоре впереди поднялись сперва пальмы, а за ними развалины крепостных стен, старые дома из серого камня…

Манфред сам придержал коня, пока с ним не поравнялся Тангейзер, вытянул руку.

– Зришь?

– Да, – ответил Тангейзер. – Иерусалим?

– Он самый. Город, за который пролито больше всего крови…

Тангейзер напомнил:

– Мы же без крови!

Манфред хмуро усмехнулся.

– Этот город разоряли еще тогда, когда вся Европа была покрыта болотами, разоряли и потом, когда на месте болот выросли дремучие леса и когда в те леса пришли первые люди… Одни эллины и римляне столько раз брали этот город и полностью истребляли жителей, что он весь стоит на костях человеческих!..

Тангейзер кивал и старался настроиться на восприятие чего-то великого и ужасного, это ко всему еще и город, подробно описанный в Библии, которую везут с собой священники и многие из знатных рыцарей, однако ничего не получалось, как ни старался.

Навстречу из города выезжали группы всадников, сам Иерусалим настолько стар и дряхл, что непонятно, как в нем еще теплится жизнь. Среди развалин в первую очередь в глаза бросаются стройные, непривычные для привыкшего к грубости и массивности несокрушимых крепостных башен европейца, изящные минареты.

Но минареты хоть и башни, но не для войны, потому так воздушно-изящны и устремлены к небу, а еще сразу глаз цепляется за черную мечеть Омара, право на доступ в которую для мусульман было закреплено в договоре между султаном аль-Камилем и Фридрихом.

Мечеть громадна и подавляюще массивна, тоже символ ислама с его тонкими, как камышинки, минаретами и тяжестью самого здания для собраний и молитв.

Местные жители безбоязненно останавливаются и смотрят с великим любопытством. Тангейзер обратил внимание, что в самом городе на тесные улочки ухитряются втиснуть лавчонки, где продают свежие лепешки, рыбу, всевозможные плоды большими и малыми корзинами, связки чеснока и лука, торговля идет даже сейчас, когда рядом проезжают на бронированных конях страшные бронированные франки…

Или это и есть восточное отношение к жизни?

Манфред подождал его, придерживая коня, сказал жестким голосом:

– Ну как?

– Впечатлен, – ответил Тангейзер осторожно.

– Запоминай, – посоветовал Манфред. – Больше такого не повторится. Об этом будут говорить по всей Европе.

– Мы едем в Храм Господень?

– Да, – ответил Манфред. – Посмотрим, как все пройдет… гм, и пройдет ли?

Тангейзер огляделся встревоженно, пощупал рукоять меча.

– Могут напасть?

– Только не сарацины, – ответил Манфред мрачно. – Местный патриарх Геральд наложил интердикт на вступление нашего императора на иерусалимский трон, потому здесь ни одного священника, как видишь.

Тангейзер указал на английских епископов Винчестерского и Эксетерского, что идут рядом с Германом фон Зальцем.

– А они?

– У англичан давно трения с папством, – сообщил Манфред. – Но, увы, даже они отменить интердикт не могут. Посмотрим, решится ли наш император…

Но не сказал, на что нужно решиться, а тем временем на главной площади их встретил отряд сарацин, все в одеждах цвета султанской гвардии. Император, улыбаясь во весь рот, двинулся к ним, навстречу выехал на прекрасном арабском скакуне сам султан аль-Камиль.

Они обнялись на глазах у всех, сарацин и христиан, о чем-то поговорили.

В это время с расположенного поблизости минарета раздался громкий крик муэдзина, призывающий на молитву. Наступило неловкое молчание, султан тут же велел одному из своих придворных:

– Пойди и вели ему замолчать. Отныне Иерусалим принадлежит моему другу императору Фридриху, мудрейшему из франков.

Фридрих вскрикнул:

– Стоп-стоп!.. Я для того и прибыл сюда, чтобы услышать призывы к молитвам. И пусть лучше молятся все: христиане, мусульмане, иудеи, чем обнажают мечи друг против друга!

Султан покачал головой, они снова обнялись, о чем-то переговорили, после чего все видели, как султан с ним распрощался тепло, и сарацины двинулись в сторону городских ворот на противоположной стороне города.

Император оглядел сопровождающих его, на лице появилась свирепая улыбка, так напоминающая его знаменитого деда Фридриха Барбароссу, в честь которого он и был назван.

– Вперед, – велел он, – в Храм Христа Спасителя!.. И сам дьявол нас не остановит!

Даже Тангейзер вздрогнул, упоминание о дьяволе само по себе богохульство, а еще из уст императора, да при свидетелях и в таком святом городе…