– Не могу. Так не полагается.

– Отлично. Я вызову вам такси.

– Нет! Я хочу сказать, мне не нужно такси.

– Вы не можете простоять здесь всю ночь. Или так и будете стоять?

Она покачала головой, и ее мягкие вьющиеся волосы упали на глаза, сделав ее похожей на маленькую старушку, подглядывающую за ним сквозь кружевную занавесь. Он терялся в догадках – что происходит за этой занавеской?

– Вам холодно, – сказал он.

– Я знаю.

– Лучше бы вам войти и согреться.

– Да. Ладно.

Он запер за нею дверь и провел через холл в кабинет. В камине горел незаслоненный огонь, и пламя отражала серебряная шкатулка на кофейном столике. Руперт заметил, как она взглянула на шкатулку мельком, не проявив интереса. Здесь ничто не угрожало. Да и откуда ей было знать про шкатулку.

– Усаживайтесь, мисс Бартон.

– Благодарю вас.

– Ну, чем вы обеспокоены?

– Я... Ну, пусть. Сегодня вечером я пошла в танцевальный класс Кентской академии. Всегда хожу туда по четвергам. Не потому, что я хорошо танцую или еще что-нибудь такое, а просто провести время и повстречать приятных людей. Обычно это порядочные люди, собой ничего не представляющие, но порядочные. Я хочу сказать – без всякой в них подлости. Если вы знакомитесь с кем-то и он говорит, что он инженер, так он и есть инженер. Словом, у вас не возникает сомнений.

Она не намеревалась рассказывать ему о танцклассе из боязни, что он будет смеяться над нею. Но слова, как мыльные пузыри, сами собой вылетали изо рта. Однако он не засмеялся. Наоборот, казался очень серьезным и заинтересованным.

– Продолжайте, мисс Бартон.

– Ну вот, я и встретила сегодня вечером этого человека. Он ужасен. Говорит всякое. Намекает на всякое.

– Я уверен, вы знаете, как поступать с неприличными намеками, мисс Бартон.

Она покраснела и опустила глаза.

– Это не были намеки, о каких вы подумали. Намеки относились к вам и миссис Келлог.

– Кто этот человек?

– Его зовут Додд. Он частный сыщик. О, он не рекомендовал себя частным сыщиком. Прикинулся новичком. Но у меня есть в Академии приятель, адвокат...

– Что этот Додд говорит о миссис Келлог?

– Что она пропала. При таинственных обстоятельствах.

– Она не пропадала. Она в Нью-Йорке.

– Я так ему и сказала. Но он улыбнулся – у него препротивная улыбка, как у верблюда, – и сказал: Нью-Йорк большой город со множеством жителей, но он не думает, что среди них есть миссис Келлог.

Мисс Бартон согрелась у камина, и ее опасения испарились, как туман от солнечных лучей:

– На вашем месте я подала бы на него в суд за клевету. Мы живем в свободной стране, но разве кто угодно может болтать что вздумает, если это вредит другим людям?

– Ну, ну, не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь. Я спокойна и рассержена. Я ему сказала: "Слушайте вы, "фараон от замочной скважины", мистер Келлог лучший из людей этого города, и если миссис Келлог пропала, то виноват в этом не он, а она сама. Почему же вы перекладываете с больной головы на здоровую?" И он ответил, что, по правде, он и сам думает в том же роде.

Она умолкла, ожидая, что он одобрит ее и поблагодарит за поддержку. Но – чего она вовсе не ожидала – ответом был тихий, злобный шепот:

– Чертов полудурок.

Ее лицо перекосилось от неожиданного окрика.

– Что... Что такого я сделала?

– Чего только вы не сделали!

– Но я же защищала вас, я всего лишь старалась...

– Вы старались. Ладно. Пусть это так и останется.

– Не понимаю, – захныкала она. – Что я такого сказала нехорошего?

– По-видимому, все.

Он отошел к окну, удлиняя время и пространство между нами так, чтобы лучше управлять собой и, следовательно, ею. Он не сомневался в ее лояльности. Но что значит, вообще лояльность? Не треснет ли лояльность под нажимом, не покоробится ли от жары? Сколько вынесет правды?

Он поймал ее отражение в оконном стекле, ее глаза, расширенные от удивления и боли: "Что я такого сделала?" Она казалась юной и простодушной. Он знал: это всего лишь видимость.

– Виноват, мисс Бартон, – обратился он к ее отражению, потому что отражению было легче врать. – Я не имею права грубить вам.

– Вы имеете право, – возразила она слабым голосом. – Если я делаю что-то не так, даже нечаянно делаю, вы вправе сделать мне выговор. Только я все еще не понимаю, что я такого...

– Когда-нибудь поймете. А сейчас обоим нам лучше об этом забыть.

– Но как я могу перестать делать что-то, если не знаю – что именно?

Руперт на секунду прикрыл глаза. Он слишком устал для разговоров, раздумий, предположений и все-таки понимал, что не может дать ей уйти, не объяснив ничего и не направив. Все было бы еще ничего, если б она осталась такой, как сейчас, – сокрушенной, оробевшей, виноватой. Но какой она будет, выспавшись, отдохнув и плотно позавтракав?