— Что ж ты мне про вагон, какой он есть, не написал, — сказал он. — В этаком базаре сразу кого разыщешь? Это тебе, брат, не Туголуково… Ну, здравствуйте. — Он протянул руку сначала Знаменскому, потом его жене. — С благополучным прибытием вас на нашу теплую землю.

— Да уж теплей некуда, пекло, да и только, — ответила Ванина мать.

— А это ж кто? — Переделкин показал взглядом на Ваню. — Да никак сынок Иван… Изменился, однако, за четыре года. Не узнать.

— Помощник растет…

— Ко мне пока поедем, — сказал Переделкин. — В Балаханы. Покуда у меня несколько дён поживете, а там тебе и работенку с квартирой подыщем.

Он долго торговался с владельцем арбы, в которую был запряжен ослик с большой головой и непомерно длинными ушами. И арбу и ослика Ваня тоже видел первый раз в жизни. Он не мог понять, как все они, да еще с вещами, поместятся в этой повозке на двух огромных колесах; однако ж все поместились, уселись кое-как, кроме аробщика, который пошел рядом с безмятежным и флегматичным осликом.

За вокзалом начались промышленные корпуса заводов и растущие прямо из земли резервуары, наполненные нефтью, все в грязных черных подтеках. Стало больше нефтяных луж, стала еще хуже дорога, на ухабах арбу неимоверно встряхивало, и Ваня предпочел слезть и пойти рядом.

Хозяин был стар и любил поговорить. Делать ему было нечего, и он стал рассказывать Ване, что еще на его памяти вдоль этой шумной дороги крестьяне сеяли пшеницу и она давала хорошие урожаи. А потом, когда в тех местах, куда едет русский мальчик, нашли нефть, поля у крестьян отобрали и начали строить заводы.

…Часа через четыре они наконец-то добрались до Балахаы, в прошлом большого азербайджанского села. Владелец арбы и ослика получил свой честно заработанный двугривенный и низко поклонился на прощание, прижав руку к сердцу.

— Да будет аллах добр к вам…

Жили Переделкины в одной комнате без кухни — он, она и сын-сорванец, который куда-то убежал, так и не дождавшись гостей. Иметь отдельную комнату в Балаханах считалось счастьем, и Переделкиным многие завидовали.

С улицы доносился металлический гул буровых машин, глухие удары чугунных баб, падавших на сваи, грохот перетаскиваемых с места на место труб. Через мутное окно виднелись нефтяные вышки, их высокие тупые башни с дощатыми пристройками, сколоченными кое-как, трубы и прорытые в земле желоба, по которым невесть куда бежала нефть.

— Мам, Анюта заснула… Можно я пойду погуляю? — спросил Ваня.

Мать кивнула.

— Иди, иди, сынок. Погляди, как тут люди работают. Может, и для тебя что подходящее найдется.

…Солнце палило нещадно. Расплавился кир, лип к босым ногам, обжигая их, и Ваня отбежал в тень, которую отбрасывала ближайшая вышка.

Тяжелые черные капли падали на землю из безоблачного затянутого дымкой неба — это накрапывал нефтяной дождь, отброшенный ветром в сторону от бьющего нефтяного фонтана. Его толстая струя упиралась вверху в дымное, им же созданное облако и с шумом нескольких летних ливней возвращалась обратно на землю, образуя темное озерцо.

Десятка два оголенных до пояса рабочих сгребали землю по его краям, наращивая берега, чтобы сберечь нефть. Другие рыли в песке канавы, по которым она стекала. Песок тоже был черный, с жирным сизым отливом, но не от рождения, а все от той же нефти, которая ого пропитала.

И вдруг Ваня услышал отчаянный плач. Плакал, судя по всему, мужчина. Ваня невольно вздрогнул. Он не мог переносить, когда плачут взрослые люди, хотел уйти подальше от этого плача, но ноги почему-то сами двинулись к тому месту, откуда он доносился.

Там рыли нефтяной колодец.

Нефти в Балаханах еще было так много, что некоторые хозяева, особенно из тех, кто победнее, приобретя клочок земли, принимались на свой страх и риск рыть колодец — авось повезет; колодец стоил во много раз дешевле, чем скважина. Его не надо было рыть глубоко, часто случалось, что нефть лежала всего в пятнадцати саженях и ее можно было черпать как воду.

Работали на рытье колодца всегда втроем и всегда только персы, приезжавшие в Баку на заработки. Двое спускали на веревке третьего, который углублял колодец, рыл мокрую землю, накладывал ее в брезентовое ведро, а потом дергал за веревку — подавал сигнал. Если сигнала долго не было, то ведро все равно поднимали. Иногда оно оказывалось пустым, и это означало, что человек в колодце задохнулся. Тогда человека вытаскивали, клали на землю и начинали плакать по умершему.

Так было и в этот раз. Ваня увидел распростертого на земле молодого мужчину с лицом землистого цвета и остекленелыми, мертвыми глазами. У головы и ног погибшего сидели на корточках два его товарища и плакали, закрыв лицо руками. Рядом стояла санитарная повозка, и два дюжих санитара в халатах мышиного цвета терпеливо ожидали, пока оставшиеся в живых закончат плач и прочитают молитву.

Вокруг образовалась реденькая толпа женщин и детей, на которых беззлобно и безрезультатно покрикивал полицейский в белом кителе.